Во время нашей первой встречи мы отчасти коснулись такого понятия как "воцерковление". И я тогда же обещал, что мы обязательно вернемся к этой теме для того, чтобы побеседовать о воцерковлении более основательно. Более того, я думаю, что для более-менее обстоятельного разговора об этом понадобится как минимум несколько встреч и бесед.

Почему я решил говорить о воцерковлении уже при нашей второй встрече? Мне кажется, что эта тема на сегодняшний день — самая важная и нужно очень серьезно к ней подходить.

Жизнь в Церкви — это жизнь во Христе, в этом ее смысл, ее главная цель в достижении живого богообщения. Святые отцы для объяснения того, как происходит процесс вхождения в эту жизнь, чаще всего использовали образ виноградной лозы и ветви, образ, коренящийся в Евангелии. Но на практике, к сожалению, приходится очень часто видеть нечто совершенно иное. Мы говорили уже о том, что человек, лишь переступивший порог храма, подчас крайне нелегко входит в церковную жизнь. Однако это только полбеды. Настоящая беда заключается в том, что человек может ходить в храм годами и даже десятилетиями и оставаться при этом все той же, по слову апостола Павла, "дикой маслиной" (см.: Рим. 11, 17). Дикость же заключается в том, что человек и верующий, и искренний, все равно остается в положении по отношению к Церкви внешнем. Он чувствует, что есть какая-то очень глубокая, очень важная, в общем, главная жизнь, к которой он до конца не причастен, которая от него сокрыта. То есть человек как бы скользит по ткани церковной жизни, но не врастает в нее, не становится до конца ее элементом, что-то от него все равно остается на поверхности.

И, наверное, в этом нет ничего странного, это вполне закономерно, если учитывать те условия, в которых живем мы и в которых существует Церковь. Я обмолвился в прошлый раз о том, что прежде такое понятие как "воцерковление" не существовало, в нем не было нужды. Но это не совсем верно. Нужда была, но она не осознавалась. И потому наша первая беседа о воцерковлении будет во многом экскурсом в прошлое, позволяющим лучше понять настоящее.

***

Мы порой склонны идеализировать то, чего хорошо не знаем, но о чем слышали много хорошего. И так же мы, верующие люди, бываем порой склонны к тому, чтобы идеализировать церковную жизнь дореволюционной России. Однако на деле она была страшно далека от идеала. Вообще история Православия в России была далеко не безоблачной, была достаточно скорбной, и гонения на него начались, по сути, не тогда, когда к власти пришли большевики, но гораздо раньше, во времена петровские, а может, даже и еще раньше. Это отдельная, очень грустная, но и очень поучительная тема, изучение которой многое проясняет и в новейшей истории Русской Церкви.

Сейчас же хотелось бы сказать о том, что имеет отношение собственно к нам, что не может не сказываться на вашей с нами жизни. Процесс расцерковления русской жизни начался давно. Никто не гнал христианство как таковое, никто не говорил, что его нужно отменить и вместо него вновь насаждать язычество — античное или наше, так сказать, родное, славянское. Но между тем происходило нечто еще более страшное: гонимым оказывался самый дух христианства, его сокровенная сущность, из него вымывалось, вычищалось то, что Господь в Евангелии называет его солью (см.: Мф. 5, 13; Мк. 9, 50; Лк. 14, 34) . То есть усилия врагов Церкви — сознательных и не сознательных — сводились к тому, чтобы превратить ее в некую пустую оболочку, лишенную содержания, к тому, чтобы выхолостить самое христианство, оставить миру лишь некую "декоративную" его версию.

Этот процесс очень интенсивно развивался на протяжении нескольких столетий. Трудно уложить в несколько предложений то, что происходило в это время, это скорее должно служить темой для глубоких исторических исследований. Можно указать некоторые отдельные, но очень важные черты расцерковления.

Коренной переворот в отношении к Церкви произвел, безусловно, Петр I. При нем Церковь фактически стала занимать в государстве место какого-то министерства, ведомства духовных дел. Он очень жестко, тиранически ликвидировал на долгие века Патриаршество на Руси. Сначала — на протяжении долгого времени просто всячески оттягивал избрание нового Патриарха взамен почившего Адриана. А затем, собрав всех Архиереев, он поставил их перед фактом принятия так называемого "Духовного регламента", документа, по большому счету незаконного, самое создание и введение в жизнь которого являлось поруганием над Церковью, противоречило тем законам, на основании которых Церковь существует и управляется ее иерархией.

При этом, чтобы никто не сомневался в серьезности намерений самодержца, чтобы ни у кого не было желания открывать по поводу его монаршего решения дискуссию, Петр, по свидетельству историков, поступил так. С одной стороны он положил "Духовный регламент" и сказал епископам: "Вот вам патриарх духовный". А с другой стороны он положил кортик и продолжил: "А вот вам патриарх — материальный".

***

Тогда же определились те тенденции в государственной политике в отношении к Церкви, которые получили развитие в дальнейшем и которые обусловили многие из тех бед, плоды коих мы пожинаем и поныне.

Прежде всего, надо сказать, что, начиная с Петра, Церковь и ее иерархия были поставлены в прямую зависимость от государства, вплоть до того, что, согласно "Духовному регламенту", "крайним судией" в делах Духовной Коллегии Архиереи обязаны были исповедовать Императора, удостоверяя это исповедание клятвой.

Монастыри просвещенный монарх пожелал превратить в трудовые артели или дома инвалидов. Это не удалось вполне, но постепенно монашество на Руси стало в полном смысле изводиться. Были затруднены условия, при которых человек мог быть отпущен из общества в обитель, многие монастыри в виду этого пришли в запустение и были закрыты. Впоследствии были введены так называемые "монастырские штаты", то есть для монастырей было определено максимальное количество членов братии. Больше этого количества брать в обитель послушников, постригать в монашество просто запрещалось. Наверное, мало кто об этом знает, но, например, преподобный Серафим Саровский, формально не был иноком Саровской пустыни. Когда его постригали, то свободной вакансии в обители по штату не было. И потому документально великий Саровский подвижник числился в братии приписанного к Сарову небольшого монастыря.

В церковную жизнь с этого времени все глубже начинает проникать совершенно чуждый ей мирской и более того, западный дух. Это проявляется во всем. Канонические иконы в храмах сменяются иконами живописными, очень близкими к католической традиции. На смену древним, возводящим душу горе церковным напевам приходит музыка, мало отличающаяся от оперной, музыка страстная, мятежная, совершенно не согласная с содержанием тех церковных песнопений, которые на нее перелагаются.

И самая церковная жизнь принимает все более светский характер, не выдерживает давления диктующего ей свои условия, взгляды и принципы мира. Более того, властителями умов на Руси становятся иностранцы, причем не всегда даже философы или писатели, а просто политики, карьеристы. Особенно характерно в этом отношении время фактического немецкого господства, период, получивший наименование бироновщины. Например, архиепископ Феофилакт Лопатинский, выступавший во времена Анны Иоанновны против засилия протестантизма, в конечном итоге оказался в заключении, подвергся жестоким пыткам, был лишен архиерейства и монашества.

И естественно, что в таких условиях, когда нет гонения на веру как таковую, но делается все для погашения духа истинного христианского благочестия, происходит угасание собственно духовной жизни. Пустеют монастыри, в которых издавна находили для себя приют не только стремившиеся к жизни иноческой боголюбцы, но и просто искавшие духовного окормления верующие люди. Епископат, духовенство все более и более оказываются погруженными в жизнь мира, в жизнь света, и жизнь духа все более и более замирает.

***

Но, конечно, в Церкви всегда действует Господь. И как бы не пытались ее превратить в какую-то госструктуру или социальный институт, в своей сущности она все равно остается таинственным Телом Христовым, и Господь все равно воздвигает в ней людей, которые сами находят путь из тупика, из которого, казалось, нет выхода, и помогают найти его другим. Не будет преувеличением, если мы скажем, что одним из таких людей для Русской Церкви, по крайней мере, для ее монашества в 18 веке, стал преподобный Паисий Нямецкий, или иначе, Величковский (1722–1794). Он подвизался некоторое время в Молдавии, затем на Афоне, где вокруг него собралось большое монашеское братство. Затем, в виду того, что братство разрасталось, он был вынужден снова переселиться на территорию современной Румынии, где под его руководством и окормлением созидались два монастыря — Секуль и Нямец. Роль преподобного Паисия в судьбе русского монашества по-своему уникальна и сопоставима, наверное, с ролью лишь преподобного Сергия Радонежского. Не имевший сам духовного наставника, вынужденный переходить из обители в обитель в поисках той истинной монашеской жизни, к которой он стремился и которой не находил, преподобный Паисий сам стал впоследствии отцом множества монахов, воспитанных и наставленных им в самых строгих правилах иноческой жизни, напитанных, словно каким-то живительным нектаром, учением святых отцов.

И его ученики, как когда-то ученики преподобного Сергия, разошлись по Руси и фактически заново возродили в ней монашескую жизнь. Оптина пустынь, Глинская пустынь, Соловецкий монастырь, Валаам, Александро-Невская Лавра, Пешношский монастырь и еще буквально десятки монастырей и скитов в России восприняли через учеников преподобного его предание, его, если можно сказать так, школу монашества. И тем чудом, которое явилось в 19-м и начале 20-го века в Оптиной в лице ее известных сегодня всему православному миру старцев, мы обязаны, безусловно, преподобному Паисию и подвигу всей его жизни.

И именно он был тем человеком, который с особенным усердием занимался на протяжении многих лет переводами с греческого и изданием святоотеческих книг, которые как он сам знал по своему опыту, являлись жизненной необходимостью для всех ищущих спасения и духовного совершенства христиан.

Можно привести всего лишь один пример, очень наглядно свидетельствующий о том, какова была в то время мера невежества, царившего подчас не только среди мирян, но и среди монашествующих в России в 19-м столетии.

Известно, что преподобный Лев Оптинский, ученик ученика преподобного Паисия и фактически насадитель старчества в Оптиной пустыни, первоначально подвергался очень серьезным нареканиям не за что иное, как именно за старческое окормление стекавшегося к нему во множестве народа. Ему даже под страхом различных прещений запрещали на какое-то время принимать приходящих к нему. Была в числе его духовных чад и некая монахиня, отличавшаяся особенным доверием и преданностью старцу. И в результате ее так же обвинили в неблагонадежности, стали вести за ней в ее монастыре надзор и, наконец, изъяли из ее келейного имущества то, что показалось особенно подозрительным ее начальству и что могло, как казалось ему, свидетельствовать о вредности ее общения со старцем. А этими самыми уликами, свидетельствовавшими о неблагонадежности, оказались две книги: "Лествица" и "Поучения преподобного аввы Дорофея".

И только благодаря усилиям учеников старца Паисия, благодаря их трудам и трудам их учеников произошло то, что можно назвать возрождением российского монашества, тем более чудесным, что казалось оно совершенно нечаянным.

***

Однако, как мы знаем, это возрождение не было долговременным. И, наверное, главным образом потому, что в целом церковная жизнь в обществе все более и более приходила в упадок. Все для большего числа людей религия становится формальностью. Для этого времени характерно такое прочно вошедшее в обиход выражение, как "исполнить христианский долг". Под долгом понималась обязанность христианина хотя бы однажды в год причаститься Святых Христовых Таин. То, что является центром, средоточием всей духовной жизни верующего человека, величайшее счастье, дар Божественной любви, претворяется во всего лишь на всего долг, который раз в году надо отдать Богу и начальству и чувствовать себя вслед за тем совершенно свободным.

Семинарии превращаются в своеобразный оплот революционности. Из них нередко выходят люди, которые впоследствии становятся самыми настоящими врагами Церкви. И здесь не обязательно надо приводить в пример Сталина, который в свое время учился в семинарии, или Николая Гавриловича Чернышевского, известного каждому саратовцу. Это явление носило массовый характер. И причина очевидна: молодые люди, оказывавшиеся на семинарской скамье и не имевшие ни понимания того, что они пришли изучать в духовную школу, ни любви, ни даже сочувствия к чему бы то ни было духовному, быстро изверивались во всем, превращались в циников, в людей, для которых вообще нет ничего святого.

И если мы читаем в воспоминаниях благочестивых паломниках о тех, кто ехал в те годы в Оптину, то это были люди именно "вырвавшиеся" из мира, люди, для которых Оптина явилась как бы неким откровением. И, конечно, они составляли меньшинство и многим казались, по сути, чудаками, как кажемся нашим современникам чудаками мы с вами.

Поэтому революционное и последующее за ним богоборчество не было чем-то неожиданным. Оно явилось логическим результатом долговременного процесса.

Я говорю об этом не для того, чтобы убедить вас в том, насколько все было плохо в России в церковном отношении до 17-го года. Я просто пытаюсь вкратце объяснить истоки той ситуации, которую мы имеем на сегодня. Святитель Игнатий (Брянчанинов) нередко говорил о том, как важно понять дух того времени, в которое мы живем. Понять для того, чтобы, увидев враждебность этого духа христианству, уклониться от него, не быть отравленным им. А нам сегодня, образно говорю, нужно найти ту точку на карте, в которой мы находимся. Найти ее, чтобы знать, как и куда двигаться дальше.

Церковная традиция претерпевала изменения на протяжении последних веков. Наши предки в конце 19-го – начале 20-го столетия уже жили в условиях духовного оскудения, хотя нам оно и кажется со стороны изобилием. Сейчас традиция практически утрачена: прерванной оказалась преемственность, посредством которой осуществляется передача самой жизнью приобретенного опыта церковной и, что может быть еще важнее, духовной жизни. И очень многому приходится в наши дни учиться едва ли не с нуля.

***

И здесь есть немало опасностей, из которых я хотел бы назвать хотя бы две, на мой взгляд, наиболее серьезные. Первая из них заключается в том, что человек, придя в Церковь, может даже не понять, что ему нужно чему-то учиться здесь. То есть в лучшем случае он через какое-то время овладеет некой внешней премудростью: узнает, в какие дни и в какие праздники нужно обязательно быть в храме, как ставить свечи, подходить к иконам, кланяться и креститься, как готовиться к Таинствам Исповеди и Причастия. И в каком-то смысле овладение такими познаниями будет достижением, поскольку многие не знают даже этого. Но страшно, когда внутренний поиск христианина на этом заканчивается, если он не понимает, что в Церкви необходимо научиться не просто пребывать, а нужно научиться жить в ней. И жизнь эта есть постоянный поиск и изменение, работа над собой, то внутреннее, если хотите творчество, к которому призван человек.

Заповедь о необходимости "просить, искать и стучать" (Мф. 7, 7) данная Спасителем, и есть указание на этот подвиг и труд, без которого христианская жизнь немыслима. Критикуя протестантов, мы говорим о том, что они, лишь только обратившись ко Христу, уже считают себя спасенными. Им кажется, что спасение из возможности сразу, автоматически, превращается в данность. Но то же самое заблуждение потихоньку, без лишнего шума, перекочевывает и в нашу церковную жизнь. Святые отцы, люди живой, деятельной веры, благодарили Бога за данный нам дар вечной жизни, за свершившееся домостроительство спасения. Но и совершая чудеса и творя великие знамения, они никогда не были уверены в своем личном спасении. Не были уверены потому, что по выражению преподобного Петра Дамаскина, спасение совершается между страхом и надеждой. Иными словами всегда, даже для самого отчаянного грешника есть надежда на спасение. И в то же время даже самый великий праведник не может с убежденностью назвать себя спасенным.

Поняв это, невозможно не задаваться на протяжении всей своей жизни вопросом: а так ли мы живем, чтобы спастись? Наверное, лучше всего выражено это у одного современного греческого писателя, архимандрита Херувима (Карабеласа) в его книге "Ностальгические записки из удела Божией Матери". Он рассказывает об одном афонском подвижнике, который, встречая кого-либо из собратьев по подвигу, подходил и задавал всего лишь один вопрос: "Как братия, спасемся ли мы?". И в этих словах звучала боль его сердца, казалось, в них сосредоточена вся его жизнь. Но этот вопрос все больше уходит из нашей современной христианской жизни. Мы очень часто "просто живем", колеблемые волнами житейского моря, мы больше концентрируемся на том, как его переплыть, но редко задумываемся, с чем мы достигнем другого берега.

Нам кажется, что мы уже сели в корабль, который сам по себе доставит нас в пристань спасения. И действительно — Церковь является таким кораблем. Но пассивные пассажиры даже таком на судне не достигнут цели. Цели достигнуть можно только в том случае, если мы сами будем грести, поднимать и опускать, когда это нужно паруса, всматриваться в тот курс, которым мы идем. А иначе с нами, людьми церковными, считающими себя таковыми, очень легко может произойти то, что описано в горькой евангельской притче о мудрых и юродивых девах.

***

Вторая опасность, о которой тоже нужно сказать, иного порядка. Наверное, всем так или иначе приходилось слышать о таком явлении как обновленчество или модернизм. Но обновленчество не всегда является результатом чьего-то злого умысла, вообще не всегда носит характер чего-то планируемого или программируемого. В Церковь сегодня по-прежнему приходит достаточно много людей, хотя, может быть, и не так много, как десять лет тому назад. И очень часто, формально воцерковившись, человек пытается идти вперед, не оглянувшись назад. А в христианстве это невозможно, это самая страшная ошибка.

Если говорить о Церкви в ее земном плане, в плане ее истории, то правильно будет сказать, что лучшее в этой истории не впереди, а позади. Потому что позади для нас — это жизнь Спасителя, проповедь апостолов, века мученичества, когда в полном смысле слова на их мощах, на их крови созидалось все здание Церкви. Позади — время огненной, живой и действенной веры, время великих святителей и преподобных, подвиги которых кажутся нам сейчас чем-то невероятным, так что порой мы едва можем верить в их реальность. И книги из этого прошлого, творения святых отцов — сокровище Церкви, поскольку написаны они не от головы, не от интеллекта, а из опыта. За каждым словом их наставлений — опыт их собственных поисков, ошибок, преткновений, опыт их поражений и, наконец, опыт побед.

И нет другого фундамента для правильной церковной и духовной жизни, кроме учения святоотеческого. А именно об этом фундаменте, об этом опыте очень часто забывают современные христиане. И проявляется это в стремлении жить так, словно и не было отцов и всего написанного ими, а если и было написано, то для кого-то другого, не для нас. Результатом всего этого становится некое модернизированное, обновленное, а на самом деле выхолощенное христианство. Остаются Таинства, остается церковная жизнь, как внешняя форма, но вновь уходит самое главное: понимание этой жизни как непрестанного труда над собой, борьбы с соблазнами мира и с собственными страстями, как постоянного, неуклонного восхождения.

И без этого содержания жизнь в Церкви оказывается совершенно непонятной, уходит та радость, которую вначале как бы авансом дает нам Господь. Она начинает казаться серой, будничной, и человек постепенно разочаровывается в ней. Она может оставаться составляющей его земного бытия, он может приходить в храм. Но это не так много изменяет, как могло бы, точнее должно было бы изменить в его жизни. Христианство воспринимается как что-то важное, но оно не воспринимается как главное, как единственное, как то, вокруг чего, на основании чего должна строиться вся остальная жизнь. И человек не находит в Церкви ответа на свои вопросы. Вернее, находит, но они кажутся ему неудовлетворительными, кажутся прописными истинами, которые в реальной жизни вряд ли применимы.

И это неудивительно, потому что Евангелие открывается по-настоящему тогда, когда человек понуждает себя жить по Евангелию, дар Духа подается тому, кто готов проливать кровь своего сердца в борьбе с грехом. Причем не только с тяжкими и смертными грехами, но и со всем тем, что стоит между ним и Богом. Но для того, чтобы эту борьбу начать, нужно понять ее необходимость — воспринять эту необходимость как данность при самом своем вхождении в Церковь. Иными словами — воцерковляя человека, мы обязательно должны помочь ему это понять, а прежде всего, конечно, должны понять это сами.

***

Святитель Игнатий в одном из своих сочинений предлагает собственный вариант продолжения притчи Спасителя о званных на брачный пир (см.: Мф. 22, 2–14). Он говорит о том, что после завершения празднества Домовладыка послал слуг на улицу снова, послал их посмотреть, а вдруг остался кто-то еще, кто тоже мог быть присутствовать на этом пире, кто хотел этого, но на пир не попал. И действительно, какие-то несчастные, какие-то убогие нищие и калеки собрались, вновь наполнили помещение, где проходил пир. И Домовладыка предложил им вкусить то, что осталось от богатой, роскошной трапезы.

Ни одного целого блюда не досталось уже на долю пришедших, они не смогли получить ясного представления о том, какое пиршество имело здесь место до их прихода. Однако они тем не менее насытились, утолили свой голод. И затем хозяин дома сказал: "Я прошу прощения у вас, я не ожидал, что вы придете ко мне, поэтому на вашу долю выпали только эти остатки и ничего более". Но насыщенные им в один голос ответили: "Что ты! Мы не могли рассчитывать и на такую трапезу и потому мы безмерно благодарны тебе". И когда они вышли, то хозяин сказал своим слугам: "Теперь закрывайте, больше никого не будет".

Святитель Игнатий в таких чертах, вероятно, хотел показать свое видение состояния современного ему мира и Церкви. Но какой же образ употребить нам для описании той ситуации, в которой находимся мы? Если продолжить развитие этой притчи, то можно, наверное, сказать, что мы — люди, которые входят в уже закрывающиеся двери, протискиваются в маленькую щелочку. И на столах мы находим уже так мало, что можем не умереть с голоду, но не можем почувствовать себя сытыми.

Однако это все-таки лишь образ. Образ очень красноречивый, реалистичный, но все же мы не знаем, когда окончательно закроются двери, это знает только Сам Домовладыка — Господь.

Хотя можно сказать и такие дерзновенные слова: знает это только Господь, а вот зависит это от нас. Потому что Божественная любовь устремлена к каждому, и откликнуться или не откликнуться на нее есть дело уже нашего собственного выбора.

Мы говорим о том, что многому сегодня нужно учиться с нуля, собирая по крохам опыт от тех, кто все же трудами и скорбями его приобрел, вчитываясь в книги святых отцов, пользуясь как пособиями творениями подвижников, более близких к нам по времени, которые старались сделать отеческое учение более понятным и для себя, и для нас.

Можем ли мы, обращаясь к традиции практически утраченной, восстановить, возродить ее? Реальность свидетельствует о том, что это очень трудно. Но история Церкви свидетельствует о другом, о том, что это возможно.

Потому что научились жить во Христе и со Христом апостолы — уже не рядом с Ним, а посреди дикого, жестокого, до предела развращенного языческого мира. Да, они имели пример Самого Спасителя, имели вспомоществующую им благодать. Если вера сравнивается с пламенем, то сердца их тем пламенем были не просто объяты, но поглощены без остатка. Но мы знаем так же, что сила Божия совершается в немощи, что благодать нередко преизобилует там, где умножился грех. Конечно, не как воздаяние за этот грех, но как помощь для того, кто хочет бороться с грехом. И Господь действует в нашей жизни тем больше, тем реальней, чем большую ощущаем мы в этом нужду.

И от нас зависит сегодня очень много: если невзирая ни на что мы научимся быть настоящими христианами, живыми членами Церкви в этом мире, то мы сможем дать хотя бы что-то тем, кто придет после. А иначе перед нами и перед миром открывается лишь скорбный путь угасания и умирания, путь Апокалипсиса.

Поэтому начать надо с самого малого: с понимания того, что мы практически ничего не знаем и не умеем, и остро захотеть учиться. А Господь на это желание призрит и благословит его.

Источник: Православие и современность