Трудности в отношениях с ближними можно сравнить с подводным рифом, с которым сталкивается христианин в плавании по морю житейскому и вслед за тем, нередко всерьез и надолго, садится на мель. А для кого-то это, может быть, невысокий, но неудобный порог, о который спотыкаешься каждый раз, когда утрачиваешь внимание. И вместе с тем острые моменты — конфликты, ссоры, возникающие с родственниками, коллегами,— можно уподобить  заточенному острому предмету, очень вовремя протыкающему воздушный шарик наших иллюзий.

Сегодня мы предлагаем вашему вниманию ответы настоятеля Петропавловского храма Саратова игумена Нектария (Морозова) на вопросы прихожан, касающиеся различных недоумений в отношениях с окружающими. Подборка создана на основе воскресных приходских бесед.

* * *

— В моей жизни была такая ситуация: человек вроде бы интересовался вопросами христианской веры, у нас с ним были время от времени разговоры на эту тему, и вдруг в конце одной беседы он резко сказал, что это всё ерунда и всё о Христе выдумали люди. Я до сих пор возвращаюсь к этой ситуации и думаю: почему он сделал такой вывод? Вроде бы он был расположен ко мне, к этой теме, что я могла сделать не так?

— На самом деле по тому, что Вы говорите, нельзя судить о том, к какому выводу человек пришел. Вы не знаете наверняка, почему он эти слова произнес. Если бы он действительно счел всё это скучной выдумкой, то, думаю, выразил бы это как-то иначе — сказал, например: «Давай поговорим о чем-нибудь другом». А раз он долгое время слушал, поддерживал разговор — значит для него это было почему-то важно. Возможно, он вдруг почувствовал желание в своей жизни что-то изменить, но тут же этого импульса испугался, этой мысли воспротивился и начал искать способ защиты от самого себя и от своей совести. И он его нашел — это отрицание, а внутренняя борьба в нем самом как раз выразилась в этой резкости.

Это очень частый вид защиты. Мне приходилось неоднократно встречать людей — умных и достаточно искренних, которые говорили: «Евангелие? Нет, я не буду его читать».— «Почему?» — «Потому что если я его прочту, мне надо будет жить так, как там сказано, а я знаю, что так жить не буду». Конечно, это тупик сознания. Но то, что человек так говорит, означает, что он честен с самим собой и что он относится к этому серьезно. И вполне возможно, что то слово о Боге, которое он услышал, в нем не погибнет, а с течением времени прорастет. Поэтому если мы говорили с человеком о Христе, а он, испытав вначале интерес, потом наше слово отверг, не нужно досадовать по этому поводу, не нужно корить себя. Порой в человеке что-то оживает только на смертном одре, и тогда одна слезинка, выкатившаяся из его глаз, может изменить его вечную участь.

— Правильно ли я понимаю, что если не можешь примириться с ближним, то нельзя исповедоваться-причащаться?

— Нет, так нельзя сказать, потому что бывают очень разные взаимоотношения с близкими, и в том числе бывают ситуации, когда человек при всем желании не может примириться — не потому, что он не готов прощения просить, а потому, что близкие его не готовы прощать. Порой человек накануне исповеди начинает процесс примирения и в этом процессе происходит такая ссора, которая перекрывает все бывшие до того ссоры, потому что опять-таки здесь скрывается враг, который хочет человека от исповеди отдалить. Поэтому наша задача — самим простить от сердца, внутренне примириться, а потом мы приходим на исповедь и говорим о том, что в нашей жизни это есть. В какой-то момент священник может нам сказать: «А теперь пойди и постарайся примириться». И надо пойти и постараться. Но не нужно из этих ситуаций устраивать препятствие к таинству Исповеди.

— А если сам внутренне не можешь примириться, к исповеди приступать нельзя?

— Нужно понять, что на исповеди человек говорит не только о тех грехах, которые он готов оставить, но и о тех грехах, которые он за собой сознаёт. И именно благодаря тому, что человек перед Богом кается, у него появляются силы — благодатные силы от Бога — для того, чтобы с этим грехом постепенно справиться. Бывает, что человек годами ходит и кается в одном и том же грехе, мучается от своей неготовности этот грех оставить — а потом в какой-то момент Господь таинственно расторгает ту связь, которая между этим человеком и его грехом существует. Но для этого душа человека должна исстрадаться и он должен свой грех возненавидеть, а этот процесс может быть очень долгим. Поэтому стоит сказать, что если мы делаем всё от нас зависящее, то остальное, можно надеяться, Господь восполнит.

— Как быть, если ты остался единственным близким родственником у человека ненавидящего, который разрушает сам себя и от которого все прочие родственники и знакомые отвернулись? Как о нем заботиться, при этом не подвергая себя ежедневному разрушению? И где та грань, за которой это общение уже будет причинять вред?

— На самом деле здесь надо быть готовым к тому, что исполняя по отношению к такому родственнику некий долг, мы будем терпеть от этого ущерб. Наши христианские обязанности могут для нас самих быть болезненными, и с этим ничего не сделаешь. Это та жертва, которую нужно будет принести. Как-то уменьшить разрушительное воздействие на себя — да, наверное, возможно. Но свести его к нулю, скорее всего, не удастся.

— А как его уменьшить?

— Понимаете, мы очень часто хотим получить на какие-то частные вопросы, связанные с нашей внутренней жизнью, готовые ответы, которых нам в принципе никто не может дать. Возможно, мы в своем наличном состоянии никак не можем на это разрушительное действие повлиять, поэтому задаем себе этот вопрос бесплодно. Ответ здесь лежит не в области технологии, а в области христианской жизни, объемлющей всё наше бытие. Удастся нам измениться и стать другими, приобщиться в большей степени к полноте христианской жизни — и ответ появится сам собой, его не нужно будет искать. Поэтому единственный путь здесь — постепенно перерастать самих себя и просить у Бога в этом помощи.

— Что может способствовать тому, чтобы перерасти свои обиды на других людей?

— Думаю, что конкретное и радикальное средство для этого Вам известно — это Евангелие.

— То есть чувствуешь, что обижаешься,— беги и читай Евангелие?

— Здесь важно другое — не в какой момент читать. Важнее всего читать Евангелие не как книгу, в которой мы можем почерпнуть что-то полезное, доброе, нужное, в которой можем найти совет в какой-то жизненной ситуации, а как книгу, каждое слово которой должно стать нашей жизнью. И если человек читает Евангелие именно так, он сам себе не оставляет никакого права на обиды, они исчезают из его жизни как категория, потому что всё, что может представлять собой основание для наших обид, находится вне представления о жизни евангельской. В жизни человека этот разворот может не произойти мгновенно, когда он Новый Завет впервые прочел, но нужно тем не менее, как мы знаем, постоянно внутренне к словам Евангелия возвращаться. И это приводит к тому, что наша обида, какой бы она ни была, начинает нами самими восприниматься как помрачение: я сбился с пути, но я тут же возвращаюсь обратно — на ту почву, на которой моя жизнь может приносить плод.

— То есть нужно позволять близким людям наносить тебе травмы?

— А что такое травма, как она наносится? Можно сказать, что когда человек, стремящийся жить по Евангелию, как-то от этого отходит и углубляется в сферу бытия совершенно земного и плотского, он тут же начинает получать травмы. То его что-то ранило, то он с кем-то столкнулся, то его каким-то страхом ударило и накрыло. А жизнь по Евангелию предохраняет душу от всего этого. Вернулся человек умом и сердцем ко Христу и понимает: и это не страшно, и то не больно, и это не обидно… А все эти переживания возникают тогда, когда в нас рождается реакция ветхого человека. Нет этих реакций — и наступает удивительное успокоение: ты вдруг понимаешь, что воля Божия тебе не просто указывает, что правильно, а что неправильно, тебя не просто направляет — она тебя от очень многого освобождает. Обычно ведь как: мне что-то не то сказали, обо мне что-то не то сказали, меня недооценили — и я должен что-то с этим сделать. А тут оказывается, что ничего с этим делать не надо. Именно поэтому ранних христиан и считали очень чудными людьми — потому что у них ко всему было совершенно иное отношение. И это как раз то «чудачество», которого катастрофически в нашей жизни не хватает.

— Как быть, если становишься свидетелем того, что кого-то несправедливо обижают, но обстоятельства таковы, что ты не имеешь права вступиться? Например, моя близкая подруга трудится домработницей. И однажды отец в семье, где она прислуживает, начал в гневе бить маленького сына. Рабочая этика и условия контракта запрещают ей вмешиваться в отношения членов семьи. И она часто вспоминает этот случай и думает, как ей надо было поступить…

— Я думаю, что все-таки совесть ей подсказывает, что надо было вмешаться. Господь нас не по условиям нашего контракта с работодателем будет судить, а по тому, следовали мы своей совести или не следовали. Но я не хочу этим сказать, что в любом подобном случае нужно вмешиваться. Есть ситуации экстремальные, когда понятно, что ребенка могут сейчас покалечить,— и здесь не может быть никаких «если» и никаких промедлений. Если же об этом речи не идет, нужно взвесить потенциальный вред и потенциальную пользу от наших действий. Причем не с точки зрения того, потерпим мы сами какой-то ущерб или нет, а с позиции пользы для этого ребенка. Если мы сейчас за него заступимся и он ощутит поддержку взрослого, но вследствие этого лишимся возможности появляться в этом доме и больше с ним не увидимся, это будет оправданно? Иногда — оправданно, иногда — нет. Нужно смотреть, что в конкретных обстоятельствах важнее.

— Бывает иногда, что произошел конфликт с человеком и даже уже как-то разрешился. И я умом понимаю, что как христианка должна не только простить, но и опять доверять, но внутренне мне хочется закрыться и уйти от близкого общения. Что с этим делать?

— Здесь нужно действовать, исходя не только из своей веры, но вместе с тем и из здравого смысла. Если есть человек, который, образно говоря, носит с собой булавку и пытается нас ей уколоть, то нужно мысленно представить себе расстояние, на котором мы сможем мирно, доброжелательно общаться, а дотянуться до нас булавкой он не сможет, и на этом расстоянии строить дальнейшие взаимоотношения. С другой стороны, определив эту дистанцию, нужно постараться не ожесточаться, быть с ним теплым, не считать его в своей жизни человеком какого-то другого сорта, нежели все остальные, и постараться проявить в отношении него всё лучшее, что мы можем. А если мы ощущаем, что каждый раз, когда его видим, наше сердце сжимается от обиды и досады, конечно, надо с этим бороться, нужно свое сердце увещевать. Очень помогает в этом понимание того, что мы своей обидой не другого человека обделяем — мы себя тем самым обделяем, это нам такое наполнение нашего сердца не дает жить полноценной христианской жизнью. И если мы будем стараться прийти в правильное устроение не только ради самих себя, но и ради Бога, то преуспеем в этом.

— А если понимание, что обкрадываешь этой обидой только самого себя, не помогает?

— Дело в том, что кроме усилий ума и усилий воли здесь требуется определенная глубина опыта. А опыт нельзя приобрести по щелчку: у кого-то на это уйдут недели, у кого-то — месяцы, у кого-то — годы. Причем это опыт не запрета на обиду — это опыт перерастания обиды. Человек становится больше своей обиды, когда он становится больше себя самого. К примеру, совсем маленький ребенок может горько плакать оттого, что машинка куда-то за пределы его досягаемости укатилась, а спустя несколько лет для него это уже не представляет ни огорчения, ни проблемы. Подобного рода внутренний рост должен происходить и во взрослом человеке, и это тот единственный путь, который позволяет избавляться от груза обид, утесняющих наше сердце.

— Справедлива ли с христианской точки зрения поговорка «Худой мир лучше доброй ссоры»?

— Смотря о чем идет речь. Если мы раздражаем человека какими-то своими действиями, то, конечно, оправдывать себя этой поговоркой не надо. А вот если мы раздражаем человека, скажем так, самим фактом своего существования, то здесь то, что мы с ним не находимся в конфликте, уже будет определенным приобретением.

Допустим, кому-то из близких не нравится наша домашняя молитва. Здесь нужно понять: такую реакцию вызывает что-то конкретное или само по себе то, что мы молимся. Если мы можем чего-то не делать и ситуация разрешится, естественно этому последовать. Можно молиться шепотом, если мы кому-то мешаем смотреть телевизор, можно не возжигать свечи и лампады, если наших близких тревожит проблема пожарной безопасности. И здесь нет задачи прийти к «худому миру» — здесь нужно соблюсти полноценный мир, и это наш христианский долг. Другое дело, если кто-то в принципе против нашей молитвы. Тогда действительно нужно предпринять усилия хотя бы к «худому миру»: уйти с молитвословом куда-то, где мы будем незаметны,— может быть, даже в ванную, если у нас нет своей комнаты. Но молиться при этом продолжить.

— У меня несколько раз в год приезжает из Москвы сестра, и каждый раз по этому поводу бывает застолье. Она человек нецерковный, другие родственники — тоже, так что каждый раз это праздное времяпровождение и мирские разговоры. Могу я избегать этих застолий, чтобы не празднословить?

— Я думаю, что даже если у Вас нет с сестрой общих тем для разговора, отказываться от этих встреч никаких по-христиански верных оснований нет. Вы не можете ей дать чего-то другого, кроме этого общения,— так дайте хотя бы общение, явите в нем, насколько это возможно, свою любовь к ней.

Можно на эту ситуацию посмотреть и с противоположной стороны: приезжает сестра, а Вы ее не встречаете. Уклоняетесь от застолья один раз, уклоняетесь второй — и это практически неминуемо приведет к разговору, в ходе которого Вам придется объяснить свое поведение. Вы ей скажете, что у нее мирские интересы и Ваша вера не позволяет Вам тратить на нее время даже несколько раз в году? Даже если нет, между близкими родственниками нежелание сидеть за одним столом не может остаться незамеченным. И это будет явное зло и явный ущерб, в отличие от того надуманного вреда, которого Вы избежать пытаетесь.

— А у меня немного другой случай: мои родственники — иноверцы, и когда мы собираемся за столом, разговор каждый раз переходит на темы религиозного характера и начинается ссора. В таком случае можно в семейных застольях не участвовать?

— У меня здесь в первую очередь другой вопрос: почему разговор переходит на религиозную тему? Вы знаете, что это приведет к ссоре, и Вы раз за разом его поддерживаете? От этого разговора нужно уходить, переводить его на что-то другое. Если в семье пусть и нет близости, но более или менее нормальные отношения, это должно дать результат. Если же родственники видят, что Вы говорить об этом не хотите, но упорно ведут диалог каждый раз в одну точку — значит на подходе к этой точке нужно просто уходить, в физическом смысле. Уйдете раз, уйдете два, и они, если хоть сколько-то хотят продолжать с Вами общение, эти провокации вынуждены будут прекратить. Может быть, они обидятся на Вас, но это будет действенно.

— Вы говорите, что нужно уходить от разговора, когда он только возникает. Но ведь тогда получается, что я малодушествую, что не проповедую Христа…

— Мне не совсем понятно здесь слово «проповедовать». Мы ведь с вами понимаем, что проповедь — это не внушение чего-то о Христе людям, которые слышать о Нем не готовы? С человеком можно говорить о вере, если он откликается, если он созрел для этого разговора. Говорить лично, тепло, а не в формате публичной проповеди. И эта беседа должна носить естественный характер — тогда слово, сказанное нами, не обратится в осуждение нам самим. А в тех условиях, о которых Вы говорите, то, что опять-таки Вы называете проповедью, явно неуместно.

— Скажите, что такое «правило трех раз» в отношениях с людьми?

— Наверное, нельзя это в буквальном смысле слова назвать правилом — скорее, это нечто, обусловленное здравым смыслом, и некоторые святые отцы советуют к здравому смыслу таким образом прибегать. Возникла какая-то ситуация: предположим, у Вас на работе есть начальник, он поручил Вам что-то сделать, и Вы видите, что это приведет к дурным последствиям. Вы обращаетесь к нему с этим — он не реагирует. Вы выбираете подходящий момент, говорите ему об этом второй раз и третий раз — всё. Этого будет достаточно, донимать человека бесконечно своими доводами не надо. Преподобные Варсонофий и Иоанн говорят о том, что не только высказывать свое мнение, но и предлагать свою помощь нужно до трех раз — и затем отходить, потому что дальнейшее уже может привести к спору. Это условное, конечно, ограничение, но тем не менее нужно себя ограничивать. Хотя строго формально относиться тоже не стоит — особенно с очень близкими людьми бывают темы, к которым больше трех раз на протяжении жизни приходится возвращаться.

— До какого предела должно проявляться наше смирение в уступках ближним? Бывает, что я однозначно вижу: это дело доброе — например, что мне нужно поехать в храм на приходскую беседу. И тогда я настаиваю, что мне это нужно и я буду это делать, несмотря на сопротивление мужа.

— Думаю, здесь нельзя определенно ответить, правы ли Вы, не разобравшись в причинах, по которым это сопротивление возникает. Безусловно, пойти на приходскую беседу — очень хорошо, но если для этого нужно со всеми дома перессориться, смысла в этом для человека никакого не остается. Другое дело, что мы зачастую ссоримся не потому, что отсутствует другой выход,— мы ссоримся потому, что не умеем иначе. Есть в жизни каждого из нас ситуации, когда уступить никак нельзя, и приходится настаивать — не на своей точке зрения как таковой, а на здравом смысле. Но не уступать можно по-разному — необязательно при этом приходить в состояние войны.

Для того чтобы однажды это сохранение мира стало естественным и простым, нужно стараться стяжать дух непротивления. Что это значит? Время от времени к каждому из нас подходят люди и о чем-то просят. И очень часто первая, непроизвольная реакция, которая в нас рождается,— отказать. «А почему я должен?», «А почему он считает, что на это есть время именно у меня?» — зачастую такая мысль возникает у нас еще до того, как мы выслушали до конца, чего человек хочет. А нужно, чтобы изначальное, базовое состояние у нас было другим. Мы слушаем и думаем: хотя бы в чем-то я ему могу помочь? В чем-то я могу с ним согласиться? И то, что мы можем сделать, нужно делать и ни в коем случае на это не роптать. В таком случае даже когда человек просит о чем-то для нас невозможном, нашим первоначальным желанием будет его выслушать и ему содействовать, и это будет чувствоваться. А выслушав, мы уже по рассуждению, по здравому смыслу можем сделать вывод, что не можем эту просьбу выполнить.

И еще, чтобы научиться выходить, насколько это возможно, без ссор из неоднозначных и спорных ситуаций, важно бывает не настаивать на своем мнении тогда, когда можно поступить так или иначе и оба поступка будут нейтральными. «Давай зайдем в этот магазин?» — «Давай, но лучше вон в тот». Бывает, что идут два человека, и они умудряются из-за этого поругаться, хотя ассортимент в том и в другом магазине примерно одинаков. А почему? Потому что каждому из них кажется, что если он даже в таких мелочах способен настоять на своей воле, то у него очень сильная воля. Это очень чудное представление, потому что на самом деле такое поведение как раз таки говорит о том, что воля-то есть, а силы у этой воли нет. Сила проявляется в том, чтобы себя к чему-то понудить и в чем-то себя утеснить. А мы на это бесплодное сопротивление тратим столько энергии, что нам это мешает жить.

— Как реагировать, если кто-то из нецерковных людей в обвинительном тоне начинает обличать: «Ты в этом ведешь себя не как христианин, в этом, в этом…».

— Мне вспоминается такой замечательный эпизод из жизни святителя Филарета, митрополита Московского. Однажды на заседании Тюремного комитета, занимавшегося вопросами попечения о заключенных, к нему обратился легендарный доктор Федор Гааз, посвятивший свою жизнь служению узникам, с ходатайством о каком-то очередном невинно осужденном. И вот доктор стал просить о помиловании этого человека, о смягчении ему наказания, а владыка Филарет в этот момент то ли был занят мысленно чем-то другим, то ли устал уже от этих бесконечных ходатайств, и он сказал на это, что, мол, не бывает в тюрьме невинных: если человек осужден и туда помещен — значит что-то он совершил. На это Гааз, который был католиком, ответил: «Да вы, владыка, о Христе забыли!» — об Узнике, Который ни в чем не был виноват. Святитель Филарет замолчал, и ему стало настолько больно, что после паузы его слова были примерно такими: «Нет, это не я о Христе забыл — это Господь обо мне должен был забыть, когда я произнес такие безумные слова». И потом, насколько я помню, он даже не смог вести это собрание дальше, настолько был расстроен.

К чему я это говорю? К тому, что даже с людьми святой жизни порой происходят такие вещи: их сердце ожесточается, и они говорят какие-то слова, которых от них никак нельзя было ожидать. Но более значимо здесь другое: как только святителю Филарету его собеседник указал, что он забыл о чем-то, о чем христианин забывать не должен, для святителя все остальное, кроме того, что он так поступил, стало не важно. Его не интересовало, что о нем в этот момент подумают, его не интересовали те дела, которыми он за мгновение до того занимался. Всё, на чем сосредоточились его ум и сердце, происходило между ним и Христом.

А у нас бывает по-другому. Когда нам кто-то говорит: «Посмотри, ты христианин, а так поступаешь!» - внутри возникает задача не задуматься: «А действительно, христианин ли я?», а доказать, что да, христианин, но так поступаю и поступать буду. И если для этого придется оппонента поколотить, то что же — цель благородная, а значит, средства возможны любые.

— Вы сказали о духе непротивления, который в личном общении с людьми поможет сохранить мир душевный. Но что делать, если конфликт уже переходит в юридическую плоскость — например, с управляющей компанией или в гаражном кооперативе?

— Мне кажется, что тут нужно провести некую грань. Все мы живем в социуме, и если у нас есть реальная возможность законными средствами что-то в этом социуме изменить к лучшему — заставить, например, ту же управляющую компанию сделать что-то, что она должна делать,— то этим не стоит пренебрегать. Но «реальная возможность» — это не крик и ругань, это использование своих организационных способностей, интеллектуальных качеств. В этом случае мы зачастую можем еще и энергию тех людей, которых коснулось то же самое и которые кричат и ругаются, но ничего при этом не делают, перенаправить в конструктивное русло.

Но если мы в процессе этого движения упираемся в какой-то тупик и понимаем, что дальше уже надо переходить к действиям, лежащим вне плоскости христианских взаимоотношений, то имеет смысл остановиться. Условно говоря, если нужно нанять квалифицированного юриста и подать апелляцию на какое-то решение суда,— это одно дело, а если нужно тараном вышибить ворота управляющей компании, чтобы туда хлынула толпа и, возможно, над кем-то учинила расправу,— это другое дело. И еще имеет смысл помнить, что разного рода конфликты бывают еще и полем скрытой игры, где различные силы имеют свой интерес. И порой даже говоря правильные, нужные слова, ты оказываешься чьей-то марионеткой. Здесь позиция христианина должна заключаться в том, чтобы различать, когда эти действия что-то меняют к лучшему, а когда просто льется вода на чью-то мельницу. И в последнем случае — вовремя из этого процесса устраниться.

Подготовила Елена Сапаева

Источник: Православие и современность