Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Cегодня, братия и сестры, во второе вос­кресенье Святой Четыредесятницы, Свя­тая Церковь по установившемуся обычаю со­вершает память великого угодника Божиего святителя Григория Паламы, архиепископа Фессалоникийского[1].

Будущий святитель родился в самом кон­це XIII в. в знатной греческой семье. После ранней смерти отца, видного сановника, он жил и воспитывался при дворе византийского императора. Григорий обладал замечательны­ми способностями и прилежанием в изучении наук, уже в юном возрасте он сам там же, при дворе, читал лекции по философии Аристотеля. Казалось, ему было уготовано в свете блестя­щее будущее. Однако в двадцатилетнем возрас­те он принял решение оставить мир и посвя­тить себя служению Богу. Поступить таким же образом убедил он и всех членов своей семьи: мать и сестра его вступили в одну из женских обителей, а сам он вместе с братьями удалился на Святую Гору Афон.

Там благодаря своей ревности и пламен­ному устремлению к Богу Григорий вскоре показал себя замечательным подвижником и по прошествии очень недолгого времени сам сделался способным по опыту и искусству своему руководить других на пути не только ко спасению, но и к высшему совершенству. Впоследствии, по Промыслу и воле Божиим, он был возведен на кафедру Фессалоник, дабы светить всем светом своего богодухновенного учения и разума.

XIV в. вошел в историю Церкви под знаком так называемых исихастских споров, в которых святому Григорию волей Божией и суждено было сыграть решающую роль. В то время стол­кнулись два направления в богословии — святоотеческое, основывающееся на непосредственном опыте подвижнической христианской жизни, опыте богообщения; другое — рационалистиче­ское, западническое, по сути своей опыт этот от­вергающее. Одним из главных представителей и выразителей его стал некто Варлаам Кала­бриец, грек по национальности, бывший, одна­ко, богословом западной выучки.

Побывав на Афоне, Варлаам был неприятно поражен, когда познакомился с жизнью святогорских безмолвников-исихастов, совершенно отрешившихся от мира и все время свое прово­дивших в молитве. Но еще большее неприятие вызвали у него слова подвижников о том, что некоторые из них сподобляются созерцать свет Божества.

И вот Варлаам сделался непримиримым врагом греческого монашества, доказывая, что подвижничество исихастов есть путь, ведущий к гибели. Он написал сочинение, где утверждал, что тот Божественный свет, о котором говори­ли афонские иноки, свет, воссиявший на Фаво­ре во время Преображения Господня, есть свет вещественный и тленный.

И по существу своему спор, который раз­горелся между партией варлаамистов и паламитов, а точнее, вопрос, поставленный в нем, оказался в глубине своей самым существенным для всего Православия. Он заключался в следу­ющем: «Возможно ли подлинное богообщение и соединение человека с Богом или же человек так и остается в этом мире узником, заключен­ным в темнице своего тела, по сути, чуждым, по-прежнему удаленным от Бога?».

Варлаам утверждал, что Бог совершенно непостижим, недоступен для человека. Гри­горий же давал на этот вопрос ответ принци­пиально иной. «Да, в сущности Своей,— учил он,— Бог действительно непостижим. Но Он постигается через Его нетварные Божествен­ные энергии, через Его благодать, в которой Сам сообщает Себя всецело и к которой пото­му приложимо именование Божества. И пото­му человек может соединиться с Богом, прича­щаясь Его энергии, Его благодати. И тот свет, который видели апостолы на Фаворе, есть не что-то тварное, но вечный свет Божества, Его откровение миру».

И это учение, выраженное святителем Гри­горием, восторжествовало, будучи утверж­дено целым рядом Поместных Константино­польских соборов. Оно не было чем-то новым по своей сути. Святитель лишь сформулировал и изложил опыт отцов Церкви. И ему по этой причине принадлежит величайшая заслуга, ибо он доказал, что Православие действитель­но есть религия живого богообщения, что Бог открывает Себя миру и человеку и человек по­средством Его благодати подлинно может при­общаться Ему и соединяться с Ним.

Однако, братия и сестры, если говорить об этой истине, так сказать, с практической точки зрения, то что же именно вводит челове­ка в это общение и соединяет с Богом? Конеч­но, вообще это жизнь, посвященная богоугождению, стяжанию христианских добродетелей, но прежде всего это царица добродетелей, то есть молитва, великим учителем которой и был святитель Григорий.

Ее значение в деле спасения человека столь велико, что преподобный Исаак Сирин пишет даже, что приблизиться к Богу, соединиться с Ним иначе, как непрестанной молитвой, невозможно[2]. Можно было бы сказать на это, что по­стоянная молитва есть делание, доступное лишь для безмолвников, проводящих уединенную жизнь. Однако нет, по своей сути такая мо­литва, как обращенность человеческой души к Богу, есть в общем-то долг всех, кого при­зывает Господь в Свою Церковь и кто отклик­нулся на этот призыв. И из истории, и из са­мой жизни можно видеть, что людям, истинно ищущим Бога, ничто не мешало достичь этой молитвы.

Так, например, из жизни отца самого свя­тителя Григория история сохранила такой эпи­зод. Однажды на заседании императорского совета, членом которого он был, к нему хотели обратиться с каким-то вопросом. Но император увидел, что его вельможа погружен в умную молитву, и он, по благоговению своему, сказал: «Не трогайте его: он молится»; то есть ни сан, ни обязанности не мешали святому человеку вести в своем сердце беседу с Богом.

Вот другой пример, уже почти из нашего времени. У Сергея Фуделя[3] записан рассказ женщины, которая как-то отправилась на базар, чтобы продать что-то со своего огорода. Она сидела посреди шумного базара и повто­ряла про себя Иисусову молитву, тайно, раз­умеется, ото всех. В это время к ней подошел старик нищий. Неожиданно он сказал: «Ты бы попроще, говори только: "Господи, помилуй!", так тебе легче будет». Монахиня, рассказавшая этот случай Фуделю, в заключение добавила: «Вот какие у нас бывали и торговки, и нищие». И, наверное, не только бывали, но есть и по­ныне.

Но что бы там ни было, а непрестанная мо­литва, как постоянное общение с Богом, есть дело и простое, естественное для человека, и в то же время крайне сложное и труднодости­жимое. Простое и естественное потому, что для этого-то общения человек и сотворен Богом, а сложное и труднодостижимое в силу того, что человек, раз отпав от Бога, возлюбил суету этого мира и ей отдал свое сердце. И для того, чтобы извлечь сердце из плена суеты, требует­ся от человека упорный труд, потому и стано­вится молитва наукой.

Как научиться ей?

Конечно, образ, обучение и сама молитва у отшельников и у нас, живущих в гуще мира, бу­дут разниться. Но главное остается неизменным: молитва, пишет святитель Феофан Затворник, не должна быть для человека каким-то поделием, но делом, и притом самым важнейшим[4].

Кроме того, чтобы молиться Богу, о Нем необ­ходимо прежде всего помнить. А в многообразной житейской суете мы часто забываем о Боге, потому и грешим, предаваясь неразумию, хо­тя и знаем о том, что Он всюду и всегда видит, слышит нас, да и вся наша жизнь, самая ми­молетная мысль, самое незаметное движение сердца — все это ведомо Ему.

Эту истину денно и нощно должно содер­жать в сознании своем, доводя ее до сердца, до живого ощущения ее.

В своем предстоянии пред Богом нам важ­но помнить и о том, что лишь от Него одного зависит наша временная и вечная участь, что однажды Он будет судить нас и весь мир, а мы на этом Суде по своим грехам достойны всякого наказания. И пусть одна эта мысль заставит нас искренне, от всего сердца молить Бога о поми­ловании.

Известный подвижник XX столетия игумен Никон (Воробьев) советовал в письме одному из своих чад хотя бы однажды в течение часа обращаться к Богу и Божией Матери всем серд­цем с молитвой о своем спасении — так, можно сказать, преодолевая первую ступень в обуче­нии памяти Божией.

Вообще же, если мы только захотим, то шко­лой молитвы станут для нас и этот мир со всей его суетой, и все обстоятельства нашей жизни, как радостные, так и скорбные, и даже самые наши немощи и падения.

Что удаляет нас от Бога, заставляет забы­вать о Нем? Это всевозможные дела, заботы, со­бытия, часто непростые, рождающие недоуме­ния и беспокойства. Но ведь то же самое может и приблизить к Богу, если мы будем усматривать во всем этом поводы для того, чтобы обращаться к Нему.

Простая, но непреложная истина: без Бога человек не может сделать ничего по-настоящему доброго. Без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15, 5),— говорит Господь. И христиа­нин должен в это твердо верить. А если верить, то и не пытаться в своей жизни что бы то ни бы­ло делать без Божиего благословения.

И какой тогда откроется путь к обучению молитве! Едва только задумаем совершить какое-то дело, пусть и малейшее, попросим в нем помощи у Господа. Чуть только взволну­ется наше сердце, обеспокоится чем-то, от чего-то заскорбит, возопием к Богу, у Него станем искать успокоения и утешения. Случится ли что с нами, с чем трудно примириться душе, опять-таки обратимся ко Господу, в Его волю предавая все обстоятельства своей жизни и да­же самую жизнь.

И если так станем поступать, недостатка в поводах для обращения к Богу у нас не будет и жизнь тогда окажется буквально пронизанной, скрепленной молитвой. И не должно смущаться тем, что поводы эти малы, незначительны, вро­де бы «недостойны» Бога. Нет, Господь — наш Небесный Отец, безмерно любящий Своих неразумных и немощных чад и потому никог­да не презирающий ни наших малейших нужд, ни скорбей. Главное — не быть нерадивым.

Учат человека молиться и те соблазны, с которыми сталкивается он в своей жизни. В Патерике рассказывается, как один инок спросил другого: «Кто научил тебя молить­ся?» — «Демоны»,— отвечал тот. «Как это может быть?!» — поразился вопрошавший. — «Они непрестанно искушали меня, и я вы­нужден был непрестанно молиться»,— отвечал вопрошаемый[5]. Так же и мы, чувствуя свою немощь перед напором искушений, собствен­ных страстей и бесплотных врагов, не забудем тотчас прибегать под покров молитвы, ис­прашивая помощи и заступления у Господа. И тогда опять-таки недостатка в поводах, что­бы взывать к Богу, у нас не будет.

Так же и в деле исправления своей души — деле стяжания добродетелей. Добродетель — это ведь не только плод человеческого труда, труда даже до кровавого пота. Эти труды необходимы, но венчает их и покрывает Своей благодатью Господь, и потому добродетель — дар Божий. И оттого о ней тоже нужно просить Бога, про­сить в простоте сердца и с верой, по-детски: «Господи, даруй мне смирение, даруй кротость, даруй преданность воле Твоей. Ничего этого я не имею, но Ты все можешь мне даровать».

И если случится в чем-то оступиться и пасть, если совесть в чем-то будет укорять нас, то так же искренне, от души надо молить Господа о про­щении. А если пошлет Господь какую радость, то всем сердцем благодарить Его за нее.

И, конечно, великим подспорьем в деле об­учения молитве является навыкновение какой-либо молитве краткой, постоянно повторяемой, по возможности, со вниманием и чувством. И первое место среди кратких молитв принад­лежит молитве Иисусовой.

Научиться молитве трудно бывает еще и по­тому, что враг, главная цель которого — отлучить нас от Бога, препятствует нам стяжать молитву, с Богом соединяющую. Препятствует, как свиде­тельствуют отцы, всеми способами, и прежде все­го тем, что наводит на нас разленение, нечувствие, ожесточает наше сердце. И потому необходимо неустанное понуждение себя к молитве, посто­янное «насилие» над собой, а главное — не на­до верить предательским мыслям, от врага же всеваемым, что молиться бесполезно, что непре­станной молитвы нам не стяжать и что высоких степеней святости мы не достигнем, и потому, дескать, не надо утруждать себя понапрасну. Нет, Господь видит и знает любящих Его и по мере их любви и искания уготовляет им воздаяние.

Преподобный старец Анатолий Оптинский^[6], именуемый Старшим, был замечатель­ным делателем молитвы Иисусовой, достигшим в ней великих высот. А навыкал он ей по боль­шей части среди хлопотных монастырских послушаний. И за его любовь к этой молитве была дарована старцу такая благодать, что од­нажды святой Иоанн Кронштадтский, когда преподобный сослужил ему, видел соприсут­ствующего отцу Анатолию Ангела. И всех сво­их многочисленных духовных чад, монахинь Шамординской обители, отец Анатолий всеми силами убеждал учиться молитве, навыкать ей. Он даже награждал их конфетами, лишь бы они не нерадели о молитве. Когда старец скончался, то один из братий, желая знать, с чем отошел тот к Богу, заглянул в Псалтирь, по которой отец Анатолий молился. И словами, на которых она оказалась раскрыта, были: Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое... (Пс. 56, 8).

Братия и сестры! Возможно, мы не уви­дим в своей жизни того неизреченного света, который созерцал Григорий Палама и дру­гие великие молитвенники. Но, помня о Бо­ге, взирая к Нему душевными очами, будем по возможности непрестанно взывать, обра­щаться к Нему, чтобы и наше сердце посте­пенно превратилось в храм, в котором со­вершалось бы тихое, покойное и смиренное служение Господу. Тогда и мы, когда призовет нас Господь от земли к вечности, не с ужасом и страхом, но с радостью сможем откликнуть­ся на этот призыв теми же псаломскими сло­вами: Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое. Аминь.

[1] Святитель Григорий Палама, архиепископ Солунский (1296–1359; память 14/27 ноября). В 20-летнем возрасте удалился на Афон, где посвятил себя духовной молитве — умному деланию. В 1326 г. был вынужден вернуться в Солунь (Фессалоники), где принял священный сан, а затем был возведен в епископское достоинство. Автор множества богословских трудов, основные из которых посвящены природе Нетварного Света, исхождению Святого Духа, вопросам обожения человека.

[2] См.: Творения иже во святых отца нашего аввы Исаака Сириянина. Слова подвижнические. Сл. 69. [Репринт. воспр.: Сергиев Посад: Типография Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1911.]. М.: Правило веры, 1993. С. 355.

[3] Сергей Иосифович Фудель (13.01.1900­07.03.1977) — православный богослов, философ, духовный писатель, автор многих религиозно-философских трудов.

[4] См., например: Четыре слова о молитве епископа Феофана Затворника. Издание шестое Афонского Русского Пантелеимонова монастыря. М., 1912. С. 4.

[5] См.: Полное собрание творений святителя Игнатия Брянчанинова. Т. 1. М.: Паломник, 2001. С. 271.

^[6]             Преподобный Анатолий Оптинский (Старший) (в миру — Алексей Моисеевич Зерцалов; 1824-1894). Скитоначальник и старец, наставлял в духовной жизни не только иноков Оптиной пустыни, но также насельниц Шамординской женской обители и других монастырей. Обладал удивительным даром утешения. Похоронен в Оптиной пустыни. Прославлен в лике святых в 1996 г. Память — 25 января / 7 февраля. Обретение мощей: 27 июня / 10 июля 1998 г.