Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится.
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
Сегодня, братия и сестры, как и обычно в воскресный день, мы собрались вместе в храме для того, чтобы вознести свои молитвы Богу. Мы все надеемся на милость Божию, просим, чтобы Господь уврачевал наши душевные и телесные недуги, Сам управил наши непростые подчас житейские дела, избавил нас от печалящих нас бед и невзгод. Но, конечно, самое главное, чего ищем и чего надеемся мы сподобиться от Господа, — это наше вечное спасение, наше оправдание на последнем и Страшном Его суде. Как удостоиться нам от Бога этого великого дара Его благодати, этого оправдания? Ответ на этот вопрос не может не занимать, не беспокоить нас. И потому с особенным вниманием должны мы отнестись к тому евангельскому чтению, которое было предложено нам сегодня, к той притче, которую поведал Своим ученикам и слушателям, а вместе с тем и каждому из нас Господь.
В ней повествуется о двух людях, которые так же, как и мы, пришли в храм для молитвы. Это были два совершенно разных человека: один — фарисей, по ветхозаветному закону непорочный, другой — мытарь, сборщик податей, человек, в глазах единоплеменников презренный. И вот из уст этих людей таких разных устроений мы слышим две глубоко различные молитвы.
Фарисей, став, молился в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю.
А мытарь, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя с сердечным сокрушением в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику!
И вот суд Божий об этих двух молитвах и об этих двух людях. Мытарь, как говорит Сам Господь Сердцеведец, пошел в свой дом более оправданным, нежели фарисей. Его молитва, смиренная и уничиженная, рождавшаяся из сознания бесконечной виновности пред Богом, была молитвой, как единодушно свидетельствуют святые отцы, Богу самой угодной. А молитва фарисея являла собой жертву нечистую, оскверненную, отчего и названа преподобным Андреем Критским в его Великом покаянном каноне «безумными глаголами»[1].
Очень важно для нас разобраться, в чем же порок праведника-фарисея и в чем добродетель грешника-мытаря.
Все люди, как говорит святой апостол Павел в своем Послании к Римлянам, согрешили и лишены славы Божией (Рим. 3, 23), каждый пред Богом в долгу неоплатном, даже праведник, даже святой, ибо и он, по слову Премудрого, семь раз падает и встает (ср.: Притч. 24, 16). И потому нет такого человека, который не имел бы нужды в покаянии, в слезном оплакивании своих грехов. А между тем фарисей своих грехов отнюдь не видит. Уста его глаголют от избытка сердца. И сердце это полно самодовольства и надменности. Фарисей даже ничего не просит у Бога, он ни в чем не нуждается, не испытывает нужды даже в Самом Боге. Сознание его праведности в нем столь велико, что он, не обинуясь, присваивает себе право судить других людей, именуя их грабителями, прелюбодеями и обидчиками. Он никого не любит, он только сам существует для себя как объект, достойный любви и уважения, а остальные для него — это всего лишь навсего, как говорит он, «прочие».
Фарисей не лжет, когда говорит о своих добродетелях: он действительно их имеет. Однако всего лишь один порок, царствующий в его душе, перечеркивает все доброе. Этот порок — гордость, которая мерзка пред Богом. И ее-то, гордости, как огня, должно бежать каждому из нас, иначе и нашу душу отравит она, сделает и нашу жизнь, и всякое дело наше неугодным, непотребным для Бога. И самую молитву нашу обратит в некие «безумные глаголы».
Испытаем каждый сам себя, свою совесть, всмотримся в себя: нет ли в нас того устроения, которое обличает Господь в фарисее? Ведь и мы часто, очень часто не видим своих грехов и недостатков, думаем о себе высоко, любим себя и, весьма мало задумываясь, судим своих ближних, обличаем их немощи. А самое главное — постоянно раздаются в нашем сердце все те же слова: Несмь, якоже прочии человецы... И если так и пребываем мы в подобном устроении, не стремимся избавиться от него, измениться, но, напротив, укосневаем в нем, то далеко тогда от нас милость Божия и трудно надеяться нам на оправдание.
Но для того-то и показал нам Господь устроение иное, чтобы мы, отвергнув безумие фарисея, устремились к лучшему, спасительному примеру.
Если фарисей своих грехов не видел, то мытарь, напротив, созерцал их бесчисленными, как песок морской, и из этого созерцания рождался сокрушенный вздох: Боже! милостив буди мне грешнику. Если фарисей считал себя лучше всех, то мытарь, напротив, столь низко думал о себе, что не смел и встать рядом с прочими, а стоял в отдалении и не только ни о ком не судил, но и глаз-то своих поднять себе не позволял. И так осуждал и осуждал он себя за грехи свои, что по временам ударял себя с сокрушением в грудь.
Что сказать здесь? Конечно, он и в самом деле не был человеком безгрешным. Его профессия сборщика податей неслучайно пользовалась худой славой: ведь она давала простор и злоупотреблениям, и обману, и совершению насилия над людьми, а то и просто оправдывала жестокость по отношению к тем, кто, бедствуя, не мог уплатить должной суммы. Но вместе с тем имел мытарь одну добродетель, которая и исходатайствовала ему милость Божию и доставила оправдание. Имя этой добродетели — смирение, которое угодно Богу паче всех всесожжений и жертв.
Эта добродетель столь велика, что преподобный Иоанн Лествичник говорит: «Как гордость некоторых Ангелов претворила в бесов, так и смирение и бесов может сделать Ангелами»[2]. «Без дарований и чудес,— продолжает тот же святой отец, — многие спаслись, а без смирения никто не внидет в чертог небесный[3].
И преподобный Исаак Сирин пишет о том, что если дела без смирения не спасают человека, то смирение, напротив, и без каких- то великих дел сильно сподобить человека милости Божией[4].
Святой Иоанн Лествичник называет смирение безымянной благодатью души, несказанным богатством и более того — Божиим именованием[5]. А преподобный авва Исаак восклицает: «Смиренномудрие есть одеяние Божества»[6]. И блажен, братия и сестры, кто облекся в это драгоценное одеяние, блажен и тот, кто усильно ищет его.
Между тем смириться человеку трудно. Трудно и оттого, что даже в лучшем из нас есть что-то гордое, и оттого, что ищущий нашей погибели враг сам, будучи олицетворением гордыни, всеми силами стремится насадить и укрепить в нас этот порок, надмевая наше сердце, исполняя его превозношением и презорством. Но вместе с тем труд этот для нас, действительно желающих спастись, обязателен. И потому необходимо хорошо рассмотреть, каковы средства, доставляющие человеку смирение.
Человек, желающий стяжать смирение, не должен приписывать себе никаких добродетелей, или, как говорят святые отцы, не должен вменять себя, то есть почитать кем-то значительным.
Не должен он и настаивать на своей воле, но всячески предаваться воле Божией и во всем, в чем только то возможно и не душевредно, отсекать свою волю перед ближними.
Необходимо также на этом пути всяческое уклонение от славы, почестей и богатства. Напротив, бедность, труд, претерпевание прискорбностей человеку, ищущему смирения, приносят неоценимую пользу.
Должно и всячески уклоняться от суждения о других людях, всегда помнить, что никто не давал нам право судить о пороках и добродетелях других, и потому, если вдруг по обстоятельствам жизни случается необходимость все же произнести то или иное суждение, то говорить надо со страхом Божиим, с осторожностью, рассуждением и осуждением себя как недостойного.
И, конечно, ничто не доставляет человеку такой пользы в деле стяжания смирения, как безропотное претерпение всяческих укоризн и поношений. При том святые отцы советуют, чтобы, когда другие смиряют нас со вне, мы и сами смиряли бы себя в душе, то есть шли путем самоукорения. Вообще, самоукорение — средство стяжания смирения очень действенное, если пользоваться им разумно. Когда совесть в чем-то обличает нас, то на это обличение мы должны сами укорять себя с чувством сердечного сокрушения. И, разумеется, надо просить, чтобы наши труды благословил Сам Господь; у Него, Подателя всех благ, должно просить и смирения, как блага величайшего и несравненного. Должно просить, чтобы Господь дал нам познать самих себя, свои грехи, чтобы мы увидели, как далеко отстоим от Бога и в какой находимся потому беде и опасности.
И со своей стороны должно чаще рассматривать свои дела, слова и мысли в свете евангельского учения. Если этот наш труд будет добросовестным, если мы будем откровенны сами с собой, если сравним ту чистоту и святость, к которым призывает нас Господь, с устроением своей души, оскверненной и оскверняющейся бесчисленными страстями, то, конечно же, наше сердце придет в сокрушение и смирится. Мы обязательно осознаем, что пред Богом мы в неоплатном долгу, увидим свою полнейшую духовную нищету, поймем, что нам пред Господом ничем не оправдаться. И вместе с тем мы обязательно познаем истинную цену всем нашим делам, подчас кажущимся добрыми, ибо и их увидим, точно каким-то страшным ядом, отравленными гордостью и тщеславием, своеволием и человекоугодием. От такого воззрения на себя в человеке рождается, как правило, глубокое покаянное чувство. Он стремится исправиться, очиститься от страстей, стремится возможно более полно исполнить заповеди Спасителя и, видя себя раз за разом мало успевающим в том, все более и более начинает понимать свое недостоинство пред Богом и все более смиряться пред Ним.
Вместе с тем человек, действительно занятый трудом самоисправления, приносящий Богу покаяние в своих согрешениях, уже, быть может, не станет обращать, как прежде, внимание на недостатки и пороки ближних. Он уже не может, по слову отцов, оставив своего «мертвеца», то есть собственную пораженную грехом душу, плакать над чужим «мертвецом». Кроме того, постоянно погруженный в созерцание своих немощей и недостатков, человек постепенно реально начинает осознавать себя хуже других людей и, более того, начинает усматривать и свою вину перед ними. Ведь каждый грех — делом ли, словом или мыслью совершенный — не есть лишь личное обстоятельство нашей жизни. Нет, каждый, даже малейший грех умножает в мире ту страшную силу зла, которая отравляет собою все вокруг. И потому, видя свои грехи, мы видим свою вину перед ближними, перед человечеством.
И так христианин начинает видеть себя по всему осужденным, он понимает, что своими силами оправдаться, спастись не может. У него остается лишь одна надежда—на милость Божию. И по мере того, как человек смиряется, надежда эта становится крепче и все более утешает и радует его душу. И, видя свое спасение лишь в милости Божией, человек уже страшится от этой милости, даруемой туне, отпасть. И потому уже никого не судит, ни на что в этой жизни не заявляет своих прав, не ищет своей воли, но во всем полагается на волю Небесного Бога и Отца, благую и всесовершенную.
Таков, братия и сестры, в общих чертах путь смирения. И хотя тот, кто с решимостью вступает на него, обретает, по неложному слову Спасителя, покой своей измученной душе, идущих по нему все же мало.
Трудно человеку отказаться от веры в свои силы, достоинства, пусть и мнимые, трудно отказаться от самого себя, от ложного чувства собственной значимости и превосходства над всеми прочими. Но Господь говорит нам, что вопрос выбора между смирением и гордостью есть вопрос жизни и смерти. Он заканчивает притчу такими словами: Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится. И вместе с тем, хотя порой мы и видим эти слова сбывающимися, чаще все же получается иначе: смиренные пребывают в унижении и пренебрежении, а гордые возвышаются над ними. Однако слово Божие лгать не может, и сказанное в нем сбывается непременно. Мы постоянно забываем, что жизнь лишь школа, в которой мы готовимся к переходу в вечность, ему всегда предшествует экзамен, называемый смертью. И вот, братия и сестры, от нашей гордости или же от нашего смирения и зависит, как мы его сдадим.
У известного афонского старца схимонаха Паисия есть по этому поводу удивительные слова. Он говорит: «Если в момент смерти Бог найдет тебя погруженным в смирение, то Он будет беседовать с тобой. Но горе, если найдется в тебе тогда гордый помысл» [7].
И другой святой отец пишет, что смиренный при смерти своей обрящется не ниже бесстрастного.
И если такова цена и такова, братия и сестры, сила сей добродетели, то будем со всем усердием стремиться к ней и мы. А не обретая ее в себе, будем просить Господа, чтобы Он, как некоего драгоценного дара, сподобил нас дивной сей благодати. Будем всегда от сердца с сокрушением взывать к Нему словами мытаря: Боже! милостив будь ко мне грешнику, веруя, что и нас не отринет и не осудит Господь, но оправдает на Страшном и нелицеприятном Своем судилище. Аминь.
[1] Триодь Постная. Великий канон преподобного Андрея Критского, песнь 9.
[2] См.: Иоанн Лествичник, прп. Лествица, возводящая на небо, преподобного отца нашего Иоанна, игумена Синайской горы. Сл. 25, 63. М.: Даръ, 2005. С. 329.
[3] См.: Там же. С. 326.
[4] См.: Творения иже во святых отца нашего аввы Исаака Сириянина. Слова подвижнические. Сл. 46. [Репринт. воспр.: Сергиев Посад: Типография Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1911.]. М.: Правило веры, 1993. С. 198.
[5] См.: Иоанн Лествичник, прп. Лествица, возводящая на небо, преподобного отца нашего Иоанна, игумена Синайской горы. Сл. 25, 4. М.: Даръ, 2005. С. 310.
[6] См.: Творения иже во святых отца нашего аввы Исаака Сириянина. Слова подвижнические. Сл. 53. [Репринт. воспр.: Сергиев Посад: Типография Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1911.]. М.: Правило веры, 1993. С. 232.
[7] Ср.: Блаженной памяти старец Паисий Святого- рец. Слова. T. II. Духовное пробуждение. Издательский дом «Святая Гора», 2010. С. 116.