(Евангелие от Луки, глава XVI, стихи 19–31)

Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пирше­ствовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у во­рот его в струпьях и желал напитаться крош­ками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, бу­дучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возо­пив, сказал: отче Аврааме! умилосердись на­до мною и пошли Лазаря, чтобы омочил ко­нец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Ав­раам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое; ныне же он здесь утешается, а ты стра­даешь; и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотя­щие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят. тогда сказал он: так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего, ибо у меня пять братьев; пусть он за­свидетельствует им, чтобы и они не приш­ли в это место мучения. Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых придет к ним, покаются. Тог­да Авраам сказал ему: если Моисея и проро­ков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят.

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

В сегодняшнем евангельском чтении мы слышали притчу Спасителя, рассказ о двух людях, совершенно разного характера и совер­шенно разной судьбы.

Один из них жил в полном достатке и даже больше — в роскоши, одевался в драгоценные одежды — порфиру и виссон и день за днем проводил в блистательных пирах и увеселени­ях. Другой человек, о котором говорит Господь в этой же притче, напротив, был совершенно нищим, не имеющим ни крова над головой, ни пищи для пропитания, ни одежды, кроме облекавших его покрытое струпьями тело лох­мотьев. Имя этого нищего было Лазарь.

Мы часто видим, братия и сестры, в окру­жающем нас мире таких разительно отлича­ющихся друг от друга людей. Видим людей богатых, не только насыщенных, но и пресы­щенных всеми благами этой земной жизни. Их дни проходят чаще всего приблизительно так же, как дни евангельского богача. Пиры и увеселения, какие-то непонятные простому человеку празднества и события — в их хорово­де незаметно протекает жизнь.

Видим мы и людей нищих, из которых кто- то, подобно Лазарю, в прямом смысле покрыт струпьями и не имеет ни пищи, ни крова, а кто-то, хоть и не бедствует столь сильно, но тем не менее едва-едва сводит концы с концами, не зная, достанет ли ему завтра хлеба насущно­го для пропитания.

Они особенно заметны — одни на фоне дру­гих: бедные на фоне богатых и богатые на фоне бедных. И те и другие — люди, но жизнь их, ка­жется, протекает в разных мирах.

Мы же в большинстве своем далеки как от богатства, так и от крайней нищеты и потому далеки и от благ одного, и от бедствий другой. Однако нет в этой жизни ничего постоянного, неизменного. Каждый из нас к чему-то стре­мится, желает чего-то в своей жизни достичь, от чего-то избавиться, что-то любит и чего-то боится.

И если посмотреть беспристрастно, то, ко­нечно, нельзя не заметить, что большинство стремится к достатку — если не к богатству, то, по крайней мере, к тому положению, в котором человек может ощутить себя максимально ком­фортно. Самая же тень бедности страшит.

Богатство вожделенно на вид, привлека­ет к себе взор, оно пленяет; его ищут, облада­ющим им завидуют. И это, если рассуждать по-земному, вполне объяснимо.

Но в том-то и дело, что истинную цену че­му бы то ни было можно узнать, лишь смотря на него в перспективе вечности, которая ка­жется далекой, но переходят в которую очень быстро. И вот оказывается, что в вечности бо­гатство не приносит человеку никакой поль­зы, а чаще всего, напротив, определяет в ней своему обладателю участь самую бедственную. Отчего, спрашивается, так? Что такого худого в богатстве, почему губит оно людей, почему го­ворит Господь в Евангелии, что легче верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Небесное (Мф. 19, 24; Лк. 18, 25)? И почему невозможно служить одновре­менно, по слову Спасителя, и Богу, и маммоне (ср.: Мф. 6, 24)?

Объяснений тому много.

Человек так устроен, что к чему обращен его ум, тем он и занят, то он и любит. И если занят человек стяжанием богатства, то его он и любит, ему и отдает сердце, а Бога забывает. Приобретение благ земных и последующее со­хранение их сопряжено со многими заботами. И чем больше благ, тем больше забот. Так и по­лучается, что занятый этими заботами чело­век не находит уже ни времени, ни сил, а часто и желания, для того чтобы отдать Божие Богу. И действительно оказывается, как говорит Гос­подь, что где находится сокровище человека, там находится и упокоевается и сердце его (см.: Мф. 6, 21).

Человек в падшем своем состоянии донель­зя испорчен, в нем часто рождаются желания недобрые, противные закону Божию; он внут­ренне нередко стремится к удовольствиям гре­ховным, так что ослабленная воля его не может противиться восстающим в душе страстям. А богатство дает для удовлетворения этих страстей полную свободу, предлагает челове­ку на выбор многочисленные и разнообразные, вообразимые и невообразимые удовольствия, для развращенного сердца обольстительные, а для бессмертной души погибельные. И ред­ко кто может устоять и не поддаться соблазну удовлетворения своих страстей, имея к тому при богатстве необходимые средства.

Мы знаем, братия и сестры, что самая страшная, самая гибельная страсть, начало и источник всех грехов есть противная Богу гордость. И ее-то как раз в самой большой ме­ре питает и возращает в себе человек богатый: ведь богатство доставляет человеку положение в обществе, силу и власть, заставляет его ду­мать о себе лучше, нежели о других, надмевает и без того склонное к возношению сердце. И потому чаще всего человек богатый далеко отстоит от боголюбезного смирения, а значит, и от Бога, и от своего спасения.

Ни для кого не тайна и то, что богатство редко достигается непогрешительным путем. Как часто ради стяжания его пренебрегаются и слезы людские, и самая кровь! И так полу­чается, что сначала человек неправедно приоб­ретает богатство, а затем, уже как бы поневоле, оказывается его заложником: до чужого богат­ства охотников много, и потому, защищая свое, он нередко вновь поступает неправедно и жес­токо.

Наконец, богатство ослепляет человека, заставляет забывать о том, что он, так же как и все прочие, смертен, что вот-вот и его душу истяжут от него и призовут к ответу. И оттого отходит богатый человек от этой жизни в веч­ность чаще всего, подобно богачу евангельско­му, совершенно неготовым.

Конечно, можно возразить на все это: ужели богатство — такое зло? Как же тогда спаслись древние и новозаветные праведни­ки, жившие в достатке и располагавшие зна­чительным имуществом? Но в том-то и дело, что праведники эти, о ком из них ни упомяни, ни во что вменяли это богатство. Если Авраам землей и пеплом почитал себя, то тем более — временные стяжания свои. Потому по зову Божию и оставил он землю свою и дом свой и сделался странником, пресельником в земле чужой.

И праведный Иов, который в дни славы и могущества был опорой нищих, вдов и сирот, когда лишился всего великого богатства свое­го, одно только и сказал: Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял (Иов. 1, 21).

Подобным сему было отношение к богат­ству и такого праведника, как святой Филарет Милостивый. Он смотрел на достояние свое как на данное ему для благотворения убогим и неимущим. И благотворил им до тех пор, по­ка сам не дошел до самой крайней нищеты. И, конечно, такое отношение к богатству, такое употребление его спасительно.

Но, безусловно, гораздо душеполезнее, душеспасительнее для человека та самая бедность или скудость в средствах, которой мы все так страшимся и которой стремимся избежать. Ку­да как меньший простор оставляет она человеку для поблажения своим страстям, куда меньше возвышает и надмевает сердце. Напротив, ску­дость смиряет человека, дает ему на самого себя более верное воззрение, научает ощущать себя на этой земле странником и пришельцем, ниче­го не имеющим и ни к чему не привязанным. А самое главное, эта скудость и стесненность заставляет человека осознать необходимость в заступничестве и покровительстве Божием. Имя нищего в притче не случайное: «Лазарь» в переводе с еврейского означает «Бог помощ­ник», или «помощь Божия». Действительно, человек, ниоткуда не получающий ни помощи, ни поддержки, научается искать этой помощи у Бога, Его, всемогущего, почитать своим По­мощником и Заступником.

Однако, братия и сестры, помимо верного воззрения на богатство и бедность, доставляет слышанная нами сегодня притча и еще крайне важное для всех нас назидание. Богатый погиб и был осужден на адские муки не только лишь за бессмысленно прожитую в тупом самодо­вольстве роскошную жизнь: он имел один по­рок, который и сам по себе силен погубить че­ловека. Этот порок — жестокосердие, а точнее, безразличие, равнодушие к чужой боли, чужой беде. И надо сказать, что именно этот порок является сегодня чуть ли не всеобщим. Люди почти не замечают чужой боли — не по злобе даже, а просто по какой-то холодности, невни­манию к своему ближнему. Один совсем, к со­жалению, нехристианский писатель, отме­чая эту страшную отчужденность людей друг от друга, сказал удивительно выразительные и в то же время верные слова: «Человек чело­веку уже не волк. Человек человеку — бревно». В мире сегодня, как, наверное, никогда, много страдания и скорби, множество всевозможных болезней, несчастий и бедствий. И оттого взы­вает к нам Господь в Евангелии, наставляя нас, погруженных лишь в себя и в свои дела, не про­ходить мимо удрученных недугом, страдания­ми ближних.

Почему мы не замечаем боли своих ближ­них? Чаще всего потому, что действительно ду­маем лишь о себе, о том, что беспокоит и печалит нас. А иногда, напротив, попав в полосу удачи, так поглощены своей радостью, что неспособны заметить чьи-то слезы. Хотя бывает, впрочем, что человек, предавшись повседневной суете, спешке, погрузившись в круговорот бесчислен­ных забот, теряет чувствительность не только к чужой боли, но и к своей собственной и даже просто забывает, что у него есть душа, которая может эту боль испытывать.

Но случается и более страшное: случается и так, что человек видит чужое несчастье, со­знает его. И так же сознательно рассуждает: «А какое мне дело до него? У меня своя жизнь, у него — своя. И вообще, каждому свое». А меж­ду тем Господь, праведный и нелицеприятный

Судия, всегда взирает на нас, на то, как отно­симся мы к ближнему своему, и сообразно с тем изрекает над нами Свой приговор, предупреж­дая, что лишь милостивые будут помилованы (см.: Мф. 5, 7) и что, напротив, суд без милости уготован для тех, кто милости в своей жизни не сотворил (см: Иак. 2, 13).

И это очевидно: ведь как, не имея любви и сострадания, можно войти в Царство Люб­ви, как, не имея милости, можно соединить­ся с Богом, Который Сам — Милость и Лю­бовь?

На самом деле милость и сострадание не есть что-то чуждое для человека: любить, сострадать, миловать естественно для нас, созданных по образу и подобию Божию. Мы просто забываем об этом, позволяя своему сердцу приходить в нечувствие и ожесто­чаться.

Мы должны быть как можно внимательнее к тем, кто, по Промыслу Божию, окружает нас в этой жизни, с кем сводит она нас. Подаяние милостыни, сказанное слово утешения, добрый совет, прощение обиды, понесение чужой тя­готы — все это мало само по себе, но собирает для нас сокровище бесценное на небесах. И чем больше даем мы ближним, чем в большем отка­зываем ради них себе, тем больше и это некрадомое сокровище. Много бед в этом мире. Но, наверное, самая страшная из них есть та, что большинство людей в нем идет не путем, вво­дящим в Царство Небесное, а путем, вводящим в пагубу. Эти люди вокруг нас, рядом с нами.

Разве можно не скорбеть о них, не стараться помочь им обрести путь ко спасению? И эта помощь и милость будет, наверное, самой драгоценной.

При всем же прочем надобно, однако, по­мнить и то, что силы наши человеческие ограни­чены. И оттого порой мы действительно не мо­жем оказать кому-то помощь по недостатку средств, по физической невозможности или по­тому, что эту помощь не принимают. Но одно мы можем всегда — молиться, просить Бога, чтобы Он Сам помог, Сам оказал нуждающимся Свою милость. Просить от сердца, как о своей соб­ственной нужде, и не от случая к случаю, а всег­да, когда есть в том насущная необходимость.

Мы все, христиане, члены одного Тела, Глава которого Христос, и потому не может, не должно быть для нас чужой боли. Она, чу­жая боль, должна становиться для нас соб­ственной, уязвлять и печалить нашу душу. И тогда Сам Господь будет утешать и успо­каивать нас, ибо, сострадая ближним своим, мы действительно сделаемся своими Христу, пострадавшему по единой милости за весь че­ловеческий род.

Если мы оглянемся вокруг себя, братия и сестры, то непременно и у дверей своего дома увидим алчущего и жаждущего Лазаря. И если станет его страдание нашим, если не презрим мы его, забытого у людей, то и нас не забудет милостью Своею Господь, но сподобит вместе с ним, Лазарем, упокоиться на лоне Авраамовом. Аминь.

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

В этом мире, братия и сестры, очень много несправедливости. Мы постоянно видим жестокость, притеснение слабых более силь­ными, видим, как бедствуют люди достойные и как наслаждаются всеми земными благами преуспевающие во зле. Видим, как льются че­ловеческие слезы и человеческая кровь, ви­дим боль, видим страдание и порой от этого страшного видения изнемогаем. Закрадывает­ся в сердце малодушная мысль: да помнит ли о нас Господь и если помнит, то как же попу­скает всему этому быть?

Невозможно дать ответ на такой вопрос, если мы ограничим существование человека пределами лишь этой жизни, если только ее сроками ограничим праведность Божествен­ного суда, ибо в земной жизни справедливости как таковой не было, нет и никогда не будет. Таково ее свойство, таков ее характер с той по­ры, как земля стала местом покаяния для тяж­ко согрешивших пред Богом людей. И потому трудно жить людям неверующим, не понима­ющим истинной цели своего бытия, непрестан­но скорбящим и недоумевающим: какой же смысл в этой настолько сложной, настолько запутанной, настолько жестокой и несправед­ливой жизни?

Сегодня мы слышали евангельскую прит­чу о немилосердном богаче и нищем Лазаре. Она очень невелика, но в ней для вдумчивого читателя содержатся ответы на все эти во­просы: о справедливости и несправедливости, о Божественном суде и воздаянии, о посмертной участи человека, а также и о многом другом.

Некоторый человек, — говорится в этой притче, — был богат, одевался в порфиру и вис­сон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его.

Странная вещь, братия и сестры. Мы, ка­жется, не слышим еще ничего худого об этом богаче: здесь не говорится прямо, что он был человеком жестоким, грубым, что он неправед­но приобрел свое богатство. И вместе с тем он сразу же вызывает у нас чувство неодобрения. Почему? Не почему другому, как потому, что у ворот его дома лежал страдающий от голо­да нищий Лазарь. Лежал и не получал от него никакой помощи, не получал даже тех крошек, которыми хотел бы насытиться.

Мы читаем в Деяниях апостольских, как жили первые христиане: У множества уверовав­ших, — говорится там, — было одно сердце и од­на душа; и никто ничего из имения своего не на­зывал своим, но все у них было общее. И не было между ними никого нуждающегося; ибо все, ко­торые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к но­гам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду (Деян. 4, 32, 34–35). Такой образ жизни и взаимоотношений между людьми есть самый благоугодный пред Богом. Но, к сожале­нию, чаще мы можем наблюдать совсем иное. Мы видим людей сказочно богатых, подобных богачу из притчи, и в то же время видим людей нищих, мало чем отличающихся от несчастно­го Лазаря.

И это понятно: для того чтобы кто-то обо­гатился сверх всякой меры, кто-то должен сверх меры же обнищать: одно за счет другого, и никак иначе. Такова существующая система, и иной, как показывает опыт тысячелетий, нет. Уже поэтому богач бесконечно виноват перед Лазарем, виноват перед одинаково сотворив­шим их Богом. Но тем страшнее его вина, что, и видя перед собой следствие своего богат­ства — чужую нищету, он нимало не сокруша­ется об этом. Ему даже и в голову не приходит уделить нищему хотя бы малую толику от тех обильных яств, которыми он каждый день уго­щает других, таких же, как он, богачей. Сам вид Лазаря, обезображенного болезнью, для него неприятен: весь вид его находится в кричащем противоречии с окружающей богача со всех сторон роскошью.

Но задумаемся, братия и сестры, только ли о богатых и бедных говорится в этой притче? Только ли тем, кто богат, надобно устрашить­ся, слушая ее, особенно о вечных муках богача во аде? Нет, в ней обличается страшный порок, присущий людям вообще, а нашим современ­никам и нам самим в особенности: этот порок — безразличие. Ведь не только богач презрел Ла­заря в его беде. Не нашлось вообще никого, кто оказал бы ему хотя бы самую малую помощь. Лишь псы, такие же бездомные и голодные, как он сам, приходили к нему и лизали его струпья, словно желая хоть как-то облегчить его страда­ния. Эти милосердные псы видели в страдаль­це то, чего не могли рассмотреть человеческие глаза: они видели в нем образ Божий, по ко­торому сотворен человек, и образу этому, как могли, воздавали честь.

Радуйтесь с радующимися и плачьте с пла­чущими,— пишет святой апостол Павел (Рим. 12, 15) ,— помните узников, как бы и вы с ними были в узах, и страждущих, как и сами находи­тесь в теле (Евр. 13, 3).

Но сегодня людям все труднее и труднее становится замечать чужую боль, чужое несча­стье. В боли и в несчастьях недостатка нет: куда ни посмотри, страдание повсюду. А люди точ­но отгородились друг от друга непроницаемой стеной отчуждения. Если болит у соседа, то это его боль, а не моя — какое мне до нее дело? Ес­ли кому-то нечего есть, то ведь это у него сво­дит желудок, а не у меня. Если кто-то умирает, то опять-таки кто-то, а не я пока что...

Мы уже давно живем в стране, которую никто не решится назвать благополучной. Мы успели привыкнуть к тому, что где-то — и да­леко, и совсем близко от нас — идет война, по­гибают люди. Этот ужас успел стать для нас чужой, не нашей болью. И эти люди, и во мно­гом виновные, и ни в чем не повинные, также являются для нас совершенно чужими. Это все происходит не с нами, и мы не можем ощутить, насколько это страшно в действительности. Лишь тогда мы начинаем что-то немного пони­мать, когда беда касается вдруг кого-то из на­ших близких. А пережить чужое горе как свое, будучи разделенными расстоянием с теми, кого оно постигает, мы не можем. И даже больше то­го. Очень часто мы просто гоним от себя то бес­покойство, которое от упоминания об этом горе все-таки возникает в нашей душе.

Но ведь это Господь, братия и сестры, испы­тывает наши сердца. Господь смотрит, что проис­ходит в них, живо ли еще в них то сострадание, та любовь, без которых нет и не может быть христи­анина. И когда Он видит в нас бесчувствие и рав­нодушие к чужой скорби, когда она далеко, то Он приближает ее к нам. Приближает и таким об­разом вновь испытывает наши сердца. Недавние события в Москве[1], помимо того, что они были по-настоящему страшны, о многом заставляют задуматься. Как, почему это произошло, что де­лать, чтобы это не повторилось впредь? Можно по-разному пытаться ответить на эти вопро­сы. Но любой ответ окажется неоднозначным и в нем будет доля неправды, поскольку мно­го всего переплелось, завязалось в один тугой узел: и чьи-то интересы, и чьи-то трагические ошибки, и чья-то безответственность, и чей-то злой умысел — всего не перечесть.

Но гораздо важнее другое: почему Господь все-таки попустил этому ужасу случиться? И здесь не ошибется тот, кто скажет, что виной тому человеческая жестокость, безразличие людей друг к другу, привычка смотреть на дру­гих как на бездушный предмет, которым можно манипулировать в своих интересах или кото­рым можно просто-напросто пренебречь.

Эта беда еще лучше, еще полнее показала то состояние, в котором находится наше обще­ство, еще более явной сделала его болезнь. Ког­да такая страшная угроза нависла над головами сотен людей, то как должны были вести себя прочие? Нельзя было, конечно, ожидать от лю­дей неверующих поста, коленопреклоненных молитв. Но можно было, по крайней мере, от­казаться от тех обычных развлечений, которы­ми привыкли утешаться наши современники. Однако и этого не произошло. Точно так же, как и всегда, собиралась публика в концертных залах, по телеканалам параллельно с трансля­цией с места трагедии зрители могли видеть все ту же жизнерадостную рекламу, слышать весе­лые шутки. И хуже того, для кого-то все про­исходившее стало поводом лишний раз заявить о себе, сыграть какую-то роль, получить ту или иную прибыль.

Но и мы, братия и сестры, люди верующие, все ли смогли вполне понять эту страшную беду, ощутить ее, пережить как свою? И оставила ли она какой-то след в наших сердцах, помогла ли понять то, чего не понимали мы прежде?

Святые, люди, особенно близкие к Богу, люди, в которых, по слову апостола, были те же чувства, что и во Христе (см.: Флп. 2, 5), по­разительно остро ощущали чужую боль, она становилась их собственной болью. Именно поэтому они и были святыми. Вот как пишет об этом в своей «исповеди» сербский подвиж­ник XX столетия преподобный Иустин (Попо­вич): «Я — печальнее всех творений, и в слезах моих боль за каждого... Ужас охватывает меня при мысли, что на этом печальном свете есть су­щества, которым бывает смешно». «О прокля­тый дар!— со скорбью восклицает он, — смеять­ся в мире, где кипит печаль, бьет ключом боль, и свирепствует смерть. Какой же это окаянный дар!»[2].

И лишь одно помогало святым утешаться в их скорби за мир: это мысль о Боге, в руках Которого находятся жизнь и смерть каждого человека, на Чьих весах взвешены не только все человеческие дела и слова, но и мысли, и чув­ства, и слезы, и воздыхания. Всему свое время. Самая долгая жизнь оканчивается очень скоро, словно и не было ее. И тогда все, что заключа­ла она в себе, взвешивается на точных Божиих весах, и все — и доброе, и худое — получает праведное воздаяние. И нечестно нажитое бо­гатство, и жестокость, и немилосердие губят человека. А пережитые им скорби, перенесен­ные несправедливости сами ходатайствуют пред Богом о милости к нему. Умирает богач в притче, и ад принимает его, и никто и никог­да уже не сможет помочь ему, ибо ничего иного он не заслужил. Умирает Лазарь, и даруется ему вечное успокоение на лоне Авраамовом, и забываются все беды и невзгоды, и радости его уже никто не отнимет. Это все так истин­но и так просто. Нужно лишь никогда об этом не забывать.

Мы живем, братия и сестры, в очень труд­ное время. По множеству беззаконий во мно­гих совсем охладела, иссякла любовь, оскуде­ла вера. Но чем с большей силой клонит нас дух этого времени, этого мира к земле, тем бо­лее должны мы стремиться к Богу. Нам порой совершенно невмоготу становится от тех тя­гот и бедствий, которые обрушиваются на нас, наше сердце изнемогает от той боли, которую испытываем мы. И нам тем более трудно бы­вает помнить при этом о других. Но есть один непреложный духовный закон: тот, для кого чужая боль становится своей, свою собствен­ную боль чувствовать перестает. Господь, со­шедший на землю, чтобы пострадать за страж­дущих, Сам отнимает страдание от того, кто уподобляется Ему в готовности распинаться за своих ближних. А если и не отнимает со­всем, то дает такому человеку духовную ра­дость, заставляющую его забыть о любой боли и любом страдании.

Если мы сможем забыть о себе, если смо­жем со вниманием, с заботой отнестись к тем, кто находится рядом с нами, то мы обязатель­но увидим, братия и сестры, что и у наших ворот лежит страждущий Лазарь, и не один, но множество Лазарей. Мы все люди: каждый со своими немощами, условиями и обстоятель­ствами. Иногда мы можем помочь ближнему и вещественно, и делом, и словом, и тогда это наш долг. Порой такой возможности у нас нет. Но если мы и не можем открыть двери своего дома для каждого бесприютного скитальца, то можем, по крайней мере, не закрывать для него свое сердце. Нам всем дан великий дар — молиться Богу и верить, что Он слышит каждое обращенное к Нему слово. И в этом заключена самая реальная, самая действенная помощь на­шим ближним. Послужим же, братия и сестры, послужим им своей любовью, своей молитвой, болью и скорбью своего сердца. И Господь при­мет это служение как посвященное Ему Само­му, и вселит нас вместе с многострадальным и многотерпеливым Лазарем на лоне Авраамовом. Аминь.

[1] Имеется в виду захват Театрального центра на Дубровке в Москве в 2002 году: проповедь была произ­несена вскоре после этого.

[2] Собрание творений преподобного Иустина (По­повича). Т. I: Серна в потерянном рае. М.: Паломник, 2004. С. 91.