Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Мы говорим, братия и сестры, что дни Ве­ликого поста — это особое время, время покаяния, время сугубого внимания к себе, время исправления в нашей жизни того, в чем обличает нас наша христианская совесть. И это действительно так. Наступает пост, и что-то неуловимо меняется вокруг нас, мы словно входим в какую-то иную духовную ат­мосферу. Мы начинаем гораздо глубже видеть свои недостатки, вспоминаем прежде соделанные грехи, слушая слова Покаянного канона, в самих себе, в собственной душе видим те падения, образы которых представлены нам великим критским песнописцем. Порой мы даже проливаем о своих грехах слезы, наши сердца каким-то необъяснимым внутренним чувством начинают ощущать ту неизреченную небесную Красоту, которая есть наш Господь, и в свете этой Божественной Красоты мы ви­дим свое собственное безобразие, видим свои души в язвах бесчисленных страстей, познаем свою нищету, свое недостоинство. И от этого чувства рождается желание измениться, стать лучше, мы точно тянемся к приоткрывающе­муся для нас небу, боясь, что вот-вот, и оно снова затворится.

Мы решаемся что-то изменить к лучшему в своей жизни; исповедуясь, обещаем поло­жить начало исправлению: что-то замысливаем, что-то важное и доброе планируем в от­ношении самих себя. Но с течением времени, братия и сестры, наша решимость ослабевает, мы вновь в чем-то уступаем себе, своим недоб­рым навыкам, отступаем все дальше и дальше от того, что задумывалось и намечалось нами сделать. Наконец проходит пост, и мы видим, что не сделали практически ничего из того, что собирались, или же сделали, но ничтожно мало. Иногда от осознания этого бывает очень горько, и мы действительно чувствуем, что по­теряли безвозвратно данное нам на покаяние время и этого Великого поста, чувствуем, что небо снова как бы закрылось для нас и не дана нам его сияющая красота.

Иногда мы даже и не замечаем толком своего отступления, говорим себе: «Ну что же, этот пост не последний, придет еще время по­ста, время покаяния, и мы воспользуемся им». И порой именно так, в подобных словах и по­мыслах ложного самоутешения, проходит вся наша жизнь. Проходит жизнь, а мы словно за­мерли на месте, не будучи в силах что-то по- настоящему изменить в себе.

Почему же, братия и сестры, мы так непо­стоянны в своем стремлении к сердечной чистоте? Ведь не о чем-то малозначащем, второстепенном пренебрегаем, не печемся мы. Наше спасение, наша будущая участь зависят от нас, а мы остаемся в каком-то безвольном нерадении, наши души действи­тельно, по слову преподобного Андрея, спят, не разумея, что сон этот в любое мгновение может прерваться неожиданным пробужде­нием в вечности.

Нас постоянно обманывают два жестоких, безжалостных по отношению к нам врага: это мир, лежащий во зле, и его лживый, богоборный князь. И, пожалуй, именно этот обман — оболь­щение миром, признание его чем-то истинным, непреходящим — оказывается для нас страш­нее всего. Мы всецело отдаемся этому миру, поглощаемся его суетой, логика мира овладе­вает нашим умом, нашим сердцем, и в нас про­сто не остается места для слова евангельского. Почва нашей души для Божественного слова делается сухой, неспособной к произращению добрых плодов. Мирская логика всегда побеж­дает в нас логику евангельскую, оказывается ближе, понятнее, естественнее для нас.

Мир представляется нам прекрасным, же­ланным; он делает нас мертвыми для жажды небесного. Преподобный Исаак Сирин, вели­кий подвижник и величайший духовный фило­соф, говорит о мире такие горькие, нелицепри­ятные слова: «Мир — это блудница, которая взирающих на нее с вожделением красоты ее привлекает в любовь к себе. И кем, хотя отча­сти, возобладала любовь к миру, кто опутан им, тот не может выйти из рук его, пока мир не ли­шит его жизни. И когда мир совлечет с челове­ка все, и в день смерти вынесет его из дому его, тогда узнает человек, что мир подлинно льстец и обманщик»[1]. Но тогда, братия и сестры, бу­дет уже слишком поздно и это неожиданно от­крывшееся нам знание не принесет уже ника­кой пользы.

Что же делать нам сейчас, доколе еще есть время делания, когда мы можем изработать свое спасение? Как пробудить нам от сна свои души, отрезвиться от упоения житейской суетой?

Святитель Феофан Затворник[2], отвечая на этот вопрос, говорил, что нам необходимо зажечь вокруг себя беду. Зажечь беду, то есть понять, насколько опасно то положение, в ко­тором мы пребываем, почувствовать, что мы находимся буквально посреди пылающего ог­ня, который в любое время может совершен­но уничтожить нас[3].

Мы должны всмотреться в себя, в свою жизнь, в свои дела и слова, в свои помыслы и сердечные чувства. Всмотреться и ужас­нуться, насколько далеко все это, сущее в нас, от той совершенной святости и чисто­ты, которую заповедует нам Господь. Далее нам нужно понять — понять не только умом, но и сердцем, — что насколько мы далеки от заповеданной чистоты, настолько же близ­ка к нам всегда подкрадывающаяся нежданно и нежеланно смерть. С чем мы отойдем от­сюда, когда придет она за нами, с чем явим­ся пред Престолом Небесного Судии, перед которым она обязательно поставит нас? Эти мысли страшат, они тягостны, подавляют нас, мы всячески стремимся уклоняться от них. Хотя только они-то по-настоящему спаси­тельны.

И не однажды, не при случае должно нам размышлять об этом горьком, скорб­ном, но важнейшем событии нашей жизни — о смерти: святые отцы всем, желающим спасения, заповедали память о ней как по­стоянное, неизменное делание, увещевая никогда не расставаться с ней. Преподобный Филофей Синайский[4], один из подвижников, чьи писания вошли в состав пятитомного Добротолюбия[5], пишет о памяти смертной так: «Узрев однажды ее красоту и духом, а не оком усладившись ею, я возжелал стяжать себе ее в сожительницу на целую жизнь, возлюбив ее благообразие и благолепие. Эту дщерь Адамову, то есть память о смерти, жаждал я всегда иметь сожительницею себе, с нею спать, с нею беседо­вать и вместе с нею исследовать, что имеет быть со мною по отложении тела сего»[6].

Память о смерти вначале и на самом деле, как говорят об этом, тяжела и прискорбна для души. Но те, кто навык ей, узнают, что именно она, как это ни удивительно, приносит впослед­ствии душе истинную свободу и успокоение. Душа наша, созданная для вечности, наш дух, это таинственное Божественное вдохновение в нас, не могут не тяготиться ложью этого ми­ра, им тесно в тех рамках, в которые стремится загнать их скоропреходящее время земного бы­тия. Наш дух ощущает, что смерть, как сказано в одной из стихир последования погребения, действительно есть разрушение лукавого тор­жества суеты^[7]. Наша душа ощущает эту жизнь как сон, а смерть — как пробуждение, как рож­дение в ту жизнь, для которой она первоначаль­но была предназначена.

В нас от рождения сокровенно знание того, что, по слову апостола Павла, когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бо­га жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный. Оттого мы и воздыхаем, желая облечь­ся в небесное наше жилище; только бы нам, — добавляет он,— и одетым не оказаться нагими (2 Кор. 5, 1-3).

Не сочтем, братия и сестры, излишним для себя это напоминание и мы. Потщимся стяжать эту драгоценную память, память смертную, что­бы она сделалась и нашим достоянием. Для при­обретения ее святые отцы советуют человеку чаще помышлять о конечности своего земного бытия. Просыпаясь, человек должен помыс­лить о том, что новый, едва начавшийся день может стать в его жизни последним. Ложась в постель, подумать, что, возможно, она ста­нет для него смертным одром. В самой жизни своей человеку необходимо изыскивать то, что может напоминать ему о неминуемом исходе из сей земной юдоли. Бегущие по циферблату стрелки часов; солнце, неуклонно движущееся от востока к западу; печальная весть о кончине близкого, дорогого нам человека — все это сви­детели бренности, скоротечности нашего ны­нешнего существования.

Наконец, очень полезно бывает челове­ку хотя бы однажды в день, закончив уже все свои дела, отрешившись от всех забот, по- настоящему глубоко поразмыслить о времени своего исхода; поразмыслить о тех Ангелах, которые, получив от своего Небесного Влады­ки повеление принять нашу душу по исходе ее из тела, уже не дадут нам ни ослабы, ни отсроч­ки, помыслить о том, как будет ужасаться тогда и томиться наша душа, как многое захочется изменить, поправить в прожитой жизни и как ничего уже нельзя будет сделать; поразмыс­лить о том неведомом пути, которым пойдет она, оставив тело, о демонах, которые встретят ее тогда, как беспощадные обвинители. И, на­конец, поразмыслить о том, как предстанет она пред своим Создателем и Судией, Которого столько раз отвергалась и предавала; предста­нет, чтобы услышать от Него всего лишь два слова: «прииди» или «отыди».

И вот к этому-то еще только грядущему Суду надо приковаться мыслью, чтобы сокру­шилось наше сердце, осознать, что от дел на­ших нет нам оправдания, чтобы глаза наши ис­точили слезы, омоющие скверну греха, чтобы эти слезы, самая память о них сохраняли нас впредь от беспечного и самоохотного служения своим страстям.

Это сокрушение приведет нас к тому, что всякое дело, всякое слово, всякий помысл свой будем испытывать памятью о смерти, о Суде Божием и своем ответе на нем, чтобы меньше стало в нашей жизни предосудительных по­мышлений, речей и поступков.

И не надо, братия и сестры, думать, что сердечное сокрушение и смертная память пре­вратят наше существование в безотрадную муку. Нет, в самом сокрушении этом и па­мяти о смерти сокрыто величайшее утеше­ние, совершенно неведомое тем, кто несется по жизни в каком-то нескончаемом веселии. Господь милостиво призирает на доброволь­ное мученичество человека, на его духовное делание, его покаянный труд и растворяет скорбь утешением, дает ему познать благодать радостопечалия, или, как говорят еще святые отцы, радостотворных слез. Человек, непре­станно осуждающий и при жизни оплакива­ющий свое недостоинство, не находящий себе оправдания пред лицем Божиим, нежданно обретает надежду в ощущаемой им самой глу­биной своего сердца милости Божией, опыт­но познаёт, каких именно грешников пришел на землю спасти Христос, и себя самого видит в числе их.

Мы говорим сейчас о смерти, братия и сест­ры. И, невзирая на все наши доводы, убежда­ющие в необходимости памяти о ней, в ком-то, возможно, все равно остается чувство неудовлет­воренности, недовольства оттого, что мы за­тронули эту скорбную тему. Но сам Великий пост, время, когда человек как бы умирает для мира, для его увеселений, когда цвет церков­ных облачений, обычно светлый и радостный, меняется на черный, точно погребальный цвет, сам пост естественно напоминает нам все о том же: его завершение, его венец, Страстная седмица — воспоминание о смерти, которую претерпел за нас Господь, чтобы даровать нам нескончаемую жизнь. И память об этой смер­ти, о той ответственности, которую налагает она на нас, не менее спасительна, чем память о смерти нашей.

Восприимем же, братия и сестры, в свои сердца исцеляющий, благотворный страх Бо­жий, не будем убегать, прятаться от него. При­зовем этот страх перед ответом на Страшном суде в помощники себе в трудах над покаянием и самоисправлением и познаем, сколь могуще­ствен и сколь действен он. И, увлекаясь снова и снова худым навыком, не будем унывать и из­немогать, но вновь и вновь будем омывать свои раны слезами сокрушения. Не дадим своей ду­ше успокоиться и погрузиться в сон нерадения, но неустанно будем тревожить и уязвлять ее тою же памятью смерти. И если мы пребудем в этом подвиге до конца, то смерть не застанет нас неготовыми к ней. Господь не отвергнет нас, но почтит нашу верность, наше неуклонное стремление к Нему и дарует нам насладиться Его вечной, непреходящей Пасхой, той вечной радостью и вечной жизнью, которую Он угото­вил для тех, кто всю свою земную жизнь посвя­тил умерщвлению в себе греха. Аминь.

[1] Творения иже во святых отца нашего аввы Исаака Сириянина. Слова подвижнические. Сл. 21. [Репринт. воспр.: Сергиев Посад: Типография Свято-Троицкой Сер­гиевой Лавры, 1911.]. М.: Правило веры, 1993. С. 83.

[2] Святитель Феофан Затворник Вышенский (в миру Георгий Васильевич Говоров; 1815–1894) — епископ Тамбовский (позднее — Владимирский); подвижник ве­ры и благочестия, богослов, публицист-проповедник. С 1847 по 1855 г. служил в Русской Духовной миссии в Иерусалиме и Константинополе; был преподавателем в духовных заведениях. В 1857 г. назначен ректором Санкт- Петербургской духовной академии, в 1859 г. хиротонисан во епископа Тамбовского и Шацкого, а через 4 года пере­веден на Владимирскую кафедру. В 1866 г. был отправлен на покой в Успенскую Вышенскую пустынь Тамбовской епархии. В 1872 г. ушел в полный затвор, посвятив свою жизнь молитве и литературно-богословской деятельности. Его сочинения по христианской нравственности, толкования слова Божия, переводы писаний святых отцов, ответы на многочисленные письма, приходящие со всех концов России, стали для христиан практическим руководством на пути спасения. Наиболее значительные труды — «Письма о христианской жизни», «Добротолюбие» (перевод), «Толкование апостольских посланий», «Начертание христианского нравоучения». Мощи святителя покоятся в Свято-Успенском Вышенском монастыре Рязанской епархии, а память празднуется 23 января.

[3] Феофан Затворник, свт. Письма о христианской жизни. Поучения. Собрание писем. М.: Правило веры, 2003. С. 16.

[4] Филофей Синайский — инок и игумен синайской обители «Купина»; жил в начале IX в. До нас дошли его труды «О бодрствовании и молитве 40 глав» (на русский язык переведено под заглавием «Сорок глав о трезвении»), «О бодрствовании и хранении сердца», «О тречастности души, бодрствовании и молитве», «О хранении ума и смиренномудрии», «О том, что хранением сердца соблюда­ются и Христовы заповеди».

[5] «Добротолюбие» (греч. filoKaleiv— «филокалия») — сборник духовных произведений православных авторов IV— XV вв. Большая часть текстов принадлежит к традиции исихазма. Сборник составлен Никодимом Святогорцем и Макарием из Коринфа и был впервые опубликован на греческом языке в 1782 г. На славянский язык «Добротолюбие» переводил Паисий Величковский, первый и главный перевод которого вышел в 1793 г. Позднее большую работу по пере­воду на русский язык, составлению и дополнению сборника проводил святитель Феофан Затворник.

[6] См.: Преподобного отца нашего Филофея Синайского 40 глав о трезвении // Добротолюбие. Репринтное издание [Добротолюбие в русском переводе, дополнен­ное. Том III. Издание 2-е. Типо-Литография И. Ефимова. Большая Якиманка, собственный дом. 1900]. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992. С. 403.

^[7]            Стихиры последования отпевания мирян, глас 2. Подобны: «Егда от древа».